В тот день со мной были друзья. Друзья? Я заблудился в лабиринтах семантики. Ощущение одиночества и привычку с ним, одиночеством, пребывать, чрезвычайно сложно сломить. Но так – друзьями – приходится называть людей, которые, опираясь на теорию чисел Данбара, принадлежат к ближайшему кругу. А кого-либо ближе, чем они, у меня нет. Но и такие – не радость. Человеку ни до чего нет дела, когда рядом есть другой человек, но также нет тоски сильнее, чем по Человеку среди людей. И чувство это, порой, отступает, когда вы совместно смеётесь, когда заканчиваете фразы друг за другом. Но часто ли такое происходит?
И вот мы – друзья! – сидим на улице под надвигающимися сумерками, после лёгкого, питательного и освежающего снега пригородного неба. Мы жарим мясо, пьём пиво. Догорающие угли в мангале; Пуленка перебил Моргенштерн; красный Мальборо; на небе кто-то включает звёзды. Спустя полчаса они засеяли небесный чернозём, давая всходы белоснежными яркими бутонами. В городе никогда нет такого неба, как вдали от искусственной иллюминации, подсветок, освещений, пусть и во благо. А благо души? В будущем, – да, это точно должны сделать! ведь иначе… – я уверен, над городами будут гореть звёзды!
Но вот мои размышления были прерваны, и пришлось ответить какой-то банальной и рядовой фразой ради создания видимости диалога, и быстро его завершить, переключив внимание на проверку готовности жарящегося мяса.
Каждый раз, в течение последних месяцев, когда мы виделись, моё сердце скулило. Я знал, что после нашего расставания я вновь окунусь в желчные воды горечи, я не мог откинуть эту мысль и полноценно отдаться веселью. Но я заблуждался. Мне становилось хуже от того, что они были рядом.
Самолёт, направляющийся за сотни, а может и тысячи километров, подмигивал белыми огнями на крыльях. На вопрос друга почему я такой грустный, я ответил, что это он бывает грустным потому, что старается быть весёлым, а я грустным не бываю.
Перед глазами, несколькими часами ранее, когда мы ехали, проносился город: мелькали дома, билборды, фонари, бестактно перебивающие гирлянды недосягаемых светил назойливой, неумолимой прямотой. Детство ли во мне проснулось, когда я ездил по этому мосту в школу, разъедающее ржавчину отторжения, грубые ли, беспардонные ли шутки снимали, будто рубанок, ороговевший слой внешней чёрствости. Словно долгое время облачённые в смирительную рубашку искренние, неподдельные эмоции изнутри, чувствуя собственную полноценность, признали фальшь жеманства, выступавшего на подмене моего голоса; почти незаметно было заикание от роящихся, соревнующихся в первенстве мыслей, набегающих одна на другую, спешащих обогнать, быть высказанными ранее иных.
Нас радушно встретили на пороге, обрадовавшись, как ближайшим родственникам, давно обещавшим, но не навещавшим: пожурили, смеясь, приняли взятку – пиво и разную закуску; попросили к столу. Хозяин дома сидел на диване с миловидной девушкой, льнувшей к нему весь вечер, там же сидел ещё один давний знакомый. На стульях – по другую сторону стола, по правую руку от меня, – сидело три человека, пивших больше остальных. Я сел во главе стола; я сел на пол. Я люблю сидеть на полу, особенно когда он тёплый, а когда ты выпил – всё теплое, мягкое, разговоры льются, как солодовый нектар, наполняющий мой стакан. Произносятся тосты к месту и не к месту, по поводу и без повода, чтобы обратить на себя внимание, погасить излишний пыл или остудить разгорающиеся споры.
Почему люди так остро чувствуют необходимость в общении? Что-то надломилось внутри, когда я переступил порог, а ведь парой минут назад я был в таком возвышенном расположении духа! Понять не могу, отчего все так стремятся заводить новые знакомства, строить крепкие отношения и казаться важными в жизни других. Вот, например, эта новообразовавшаяся пара – их цели я могу понять, и это является основным топливом её сервильности и его фанфаронства. Или взглянуть на того, с кем раньше меня связывали, ладно, дружеские отношения. Если всё-таки быть до конца честным, то в те времена, пару лет назад, я называл его другом. А сейчас? Возможно ли продолжать общаться с человеком, который когда-то был тебе другом? Думается, что нет, ведь вы не умеете общаться иначе, из чего я могу заключить, что лишь поверхностные отношения, исключающие таких громогласных слов, как «друг», обладают наибольшим потенциалом, как авторитарные системы более приспособлены к жизни, чем демократические и тоталитарные. У каждого из нас есть своя определенная функция в жизни других людей. Зачем все пытаются взвалить на плечи непомерный груз?
Со мной несколько раз пытаются заговорить, но и то только тогда, когда смотрят в мою сторону. Я достаточно неприметен, что позволяет экономить силы в присутствии других, и недостаточно самолюбив, чтобы страдать от недостатка внимания. Я медленно пью пиво, периодически находя любопытные глаза единственной девушки. Но даже моё нахождение на полу не помогает окончательно спрятаться за столом, прикрываясь им от очередного, повторяющегося в который раз разговора. Изрядно устав слушать, я их покинул и отправился к мангалу.
Всё себя изживает. Разговоры превратились в трёп, в псевдобеседы, такие же бессодержательные, как ежевечерние новости. В относительной тишине сигарета казалась единственным спасением от людской душноты и однообразия. Пару раз меня прерывали, я старался односложно отвечать, чтобы максимально долгое время пребывать в тишине. Удавалось это не очень хорошо, так что я вновь ретировался: на этот раз в комнату хозяина дома, где уже спал мирным сном, похрапывая, самый радеющий за наше здоровье, ведь пил он больше других явно по причине, чтобы мы лишний раз не травились, рьяный спорщик. Светился разноцветными огнями водяной системы охлаждения системный блок, на мониторе расплывался плейлист, играющий весь вечер. Я упал в кресло напротив компьютера, листал играющие песни, не переключая текущей, чтобы не заметили, что что-то изменилось. Колёсико мыши крутилось вверх, вниз, вверх, вниз, вниз…
Меня потревожили даже там, желая убедиться, что я никуда не исчез, но возможно ли в этом мире исчезнуть?
Я вновь скитался в квадратных метрах, разглядывал обои.
Да, при недостатке даже такого, поверхностного, общения, диалоги развёртываются в голове с собственными тенями; но тени, – а я уж это знаю! – зачастую лучшие собеседники, чем застрявшие в круговороте дней. Я вряд ли смогу вынести ещё одну бессмысленную болтовню или навязчивое поведение. Хочу прятать собственную тень в тени незнакомых домов, быть мелькающим отблеском чужих тротуаров, быть пылью: всегда менять место пребывания, быть никем не примечаемым.
За пять минут до Нового года я вышел на свежий морозный воздух и закурил. Меня донимало множество мыслей. Некоторые поднялись впервые. Те, которые уже покоились в моей памяти, я отметал, чтобы не тратить время на поиски ответов из желания убедиться в собственной правоте.
Так что есть друг? Увы, но многие пытаются скрыть за этим словом приятельские отношения. Друг – слово громкое. Друг – один. Может, несколько, но явно меньше, чем пальцев на одной руке. Не может быть друзей множество. Дружба – это ответственность; вы обязаны. А потому не каждый может принять решение заводить друзей. Чаще это происходит неосознанно. Появляется желание, некое стремление поделиться проблемами и рассказать о самом насущном именно с этим человеком, поделиться тем, что тяготит душу, что вычищает из неё радость, как плод из тела матери, извлекаемый ржавой ложкой. Друг всегда первый (или один из), кто узнаёт о хорошем, и всегда первый, кто узнаёт о плохом. Дружба – это ответственность, в то же время, – горный родник. Ты восходишь на гору, постепенно преодолевая все терны, крапивы, уворачиваясь от назойливой мошкары и москитов в чащобах, избегая змей, ты находишь прекрасный родник, который никогда не иссякнет. Он всегда будет там, в том самом месте, где однажды был обнаружен. Но сможешь ли ты найти его вновь, покинув хоть раз? Рискнёшь ли взобраться и покорить гору собственной жизни, оставив прошлое? Чем выше, тем чище воздух. Но и дышать сложнее. Будут ли в высотах, манящих себя покорить, подобные предыдущему, а может и лучшие места – отрады для души, неистощимые воды понимания, приятия? Каждый ли рискнёт другом?
