Что было неполной правдой: Степану Васильевичу давно уже не работалось. Сначала его перестали издавать, а потом он и писать перестал. В прежнем стиле повествовать о пограничниках теперь невозможно - это он понимал. А как писать по-новому, никак не мог догадаться. В пустое ведро стучать, как Иван рассказывал? Не умеет он так. Но зато он теперь знал, где и как можно честно и неплохо заработать - с помощью Фени. И больше не боялся, что назавтра нечего будет есть.

На следующий день он уже вышел вечером и поехал на другую ветку, поработал между станциями "Купчино" и "Парк Победы". А всего ведь в Петербурге четыре линии, значит восемь концов, да еще можно варьировать время, чтобы не очень примелькаться даже постоянным пассажирам. А главное, при таком разнообразном режиме не вычислит подземная мафия, не обложит данью. Встречи со знакомыми Степан Васильевич опасался меньше, чем свидания с невидимыми, но тем более грозными хозяевами подземной жизни, называемыми неопределенным, но веским словом "мафия".

И всё как быть должно пошло: Степан Васильевич спокойно входил в вагон, начинал свой номер - и неизменно их с Феней встречали улыбками, а провожали достаточно обильной лептой. И о подземной мафии он скоро перестал думать: его никто не беспокоил, будто и нет такой мафии вовсе.

Зато с мафией или, по крайней мере, с отдельно взятым хулиганом и бандитом раньше него повстречался Иван. Позвонила в час ночи почти невменяемая Лиза, его жена:

- Ваню чуть не убили! Что делать?!

- Да как?! Да что?!

- Он вышел с Альмочкой погулять, и бандит напал на площадке перед лифтом. Наш, здешний. Они тут на лестнице собираются, наркоманят.

Из бессвязного рассказа все же постепенно выяснилось, что хулиган пнул Альму, маленькую собачку Покатиловых. Между прочим, названную в честь героини книги Степана Радина, той самой пограничной собаки Альмы, которую писатель оживил своей литературной властью. Но Ванина Альма была далеко не овчаркой, а лишь смешной беззащитной болонкой. Иван, рассказала Лиза, возразил только бандиту, очень вежливо возразил, устно, без всяких жестов, что так, мол, не поступают воспитанные люди, - и тогда подонок набросился на самого Ивана, сбил наземь, стал избивать ногами. Хорошо, Альма так громко визжала и лаяла, что услышали соседи, сами выйти заступиться не отважились, но милицию, спасибо, вызвали. Приехали быстро, так что подонок еще не успел оторваться от жертвы, застали его бандитство в полном наличии. Иван только голову руками прикрывал, но всю прикрыть не мог, бандит лягал и голову кованым сапогом. Шапка-то баранья слетела сразу, не защищала. Да он вдобавок лысый, Иван-то, - совсем никакого прикрытия голове со стороны волос, не то что Степан Васильевич, который сохранил достаточную шевелюру и после пенсии. За милицией примчалась "скорая", увезла в больницу.

- Так он в сознании? Тебе сам рассказал?

- В сознании, но такой страшный! Глаза лихорадочные, говорит не переставая, руками мне прямо в лицо размахивает. Врачи сказали, это шок.

- Ну так всё уже сделано. В больницу увезли.

- Ну да. Но что теперь делать?!

Видно, с Лизой тоже случился шок, одну фразу "что теперь делать?!" повторяла, как заклинание.

- Иди дежурь туда. Куда его повезли?

- В травму. В "В Память 25 октября". Она теперь называется по имени святой вместо октября, я забыла. Но я же совсем отлучиться не могу. Надо и Альмочку лечить тоже. Мне же оставить ее не на кого. Она совсем в шоке. И тоже неизвестно, что у нее внутри. Этот же подонок ее бил ногой.

- А где этот самый подонок?

- Его милиция увезла. Но, говорят, временно.

Всё это было ужасно, но Степан Васильевич прежде эгоистически подумал о себе: он тоже теперь довольно поздно возвращается, а Феня - тоже не защитница. Дик - защитник, и когда он выходит вечером гулять с Диком, ну и Феня тут же крутится, то он никого не боится: профессиональные киллеры с автоматами за ним охотиться не станут по случаю полного его финансового ничтожества, а вульгарный хулиган или мелкий грабитель никогда не нападет, если увидит большую собаку. Зато с гастролей из метро он возвращается с одной Феней - и мешком денег. Отличная добыча для любого, даже робкого грабителя, любого раскуражившегося хулигана.

И на следующий день, после того как Валя дозвонилась до больницы, узнала о состоянии Ивана - состояние тяжелое, спасибо, что все-таки жив, Степан Васильевич заговорил о необходимых мерах безопасности:

- Наш подъезд тоже как ловушка. Иду вечером, не знаю, кого встречу. Подъездофобией нужно теперь страдать - самая актуальная мания, очень практическая. У нас лифта нет, а то бы еще - лифтобоязнь.

- Встречать тебя, что ли, с твоей подъездофобией? Караулить вместе с Диком?

- Смешно как-то, - сам же он и застеснялся своей новой практической мании. - Вроде как родители запоздалую девушку встречают.

- На стариков нападают, как и на девушек. Еще даже и легче. Девушки нынче знаешь какие? Гренадерши! Снимут туфлю и отделают каблуком.

Валентина Егоровна и сама являет собой совершенный тип гренадерши разумный бандит десять раз подумает, прежде чем на нее напасть. А Степан Васильевич слишком стройный, легкий. Раньше он гордился своей подтянутой фигурой, запоздалой моложавостью, но недавно заметил в зеркале, что здоровая худощавость сменилась как-то незаметно старческим усыханием. И уже кондукторши не спрашивают у него пенсионное в автобусах, несколько раз слишком вежливые девушки уступали ему место. На такого всякий нападет, не постесняется.

И хоть Степану Васильевичу неприятно было числить себя стариком, но оправдывать свой возраст он не стал.

- Посмотрим. Если сговоримся, когда я точно буду возвращаться, может, и выйдешь с Диком. Все равно же гулять с ним вечером.

Лиза снова позвонила в отчаянии:

- Нужны настоящие лекарства, а в больнице ничего нет! Один старый пенициллин, который мало действует на современных микробов. Они говорят, нужен сильнейший антибиотик, какой-то новый, французский, иначе не справиться с инфекцией и она пойдет в мозг, в менингит. Я бросилась в Литфонд, у них ничего нет. Дали вот сто тысяч. Между прочим, на похороны дают триста. А живую помощь - только сто. Получается, помереть выгоднее. Но не дождутся! Ваня еще сам некоторых тут похоронит, хотя и с пробитой головой. Между прочим, этот сильнейший антибиотик стоит четыреста, выходит, он один дороже всех литфондовских похорон. А еще и обезболивающие, и даже шприцы свои, если хотим одноразовые. А от общественных шприцов, знаешь, можно СПИД заработать на старости лет. Совсем не по возрасту получится.

- Лизочка, ну о чем разговор. Мы вам дадим. Для Вани же.

- Мы отдадим! Потом. Не умирать же ему сейчас - от бедности.

- Отдадите, когда сможете. У вас же у самих такие же пенсии, как наши, - с чего вам отдавать? А Степа нечаянно аванс получил.

- Отдадим, если починимся. А то бандита этого подержали временно в милиции и выпустили обратно к нам на лестницу. Может продолжать, еще не все старики перебиты. Я хожу, его боюсь, а он меня - нет. Жалобы наши ему - как людоеду капуста. Полная свобода бандитам, вот и вся новая жизнь. Ну, может, выкарабкаемся все-таки, отдадим.

- Не думай об этом. Лишь бы Ваня вылечился!

Лиза не знала, как и Иван, что у Степана Васильевича теперь твердый заработок. И хвастаться ни он, ни Валя не собирались: одно дело, когда шутили за столом, и совсем другое - реально ходить по вагонам. Это не служивую Альму спасать - на терпеливой покорной бумаге да еще большим тиражом. В материальной действительности всё иначе, чем на страницах: прочитают - расчувствуются, а узнают, что он в жизни по вагонам ходит - еще и осудят. Даже Иван, хотя и друг, - неизвестно, что станет говорить за спиной. Не со зла, а вышутит так, что все потом будут пересказывать, как про гориллу из зоопарка.

Степан Васильевич, когда врачи разрешили свидания, отправился в больницу навестить Ивана. Не только как друг, но и благодетель. Накупил и соков, и винограда в апреле: Лиза-то ему винограда не купит. А глюкоза хороша для всякого мозга, а уж для ушибленного - тем более.