========== Часть 1 ==========
Дорога была пустынной и тихой. Луна подсвечивала ее серебром и длинными тенями. Волк скользил между ними, припадая к земле. Зверь был огромным, его глаза блестели темным золотом, а нос жадно втягивал тяжёлый запах ночных цветов, что буйно распустились вдоль дороги.
Для волка ночь была родной сестрой, напарницей: они вместе заходили в лес, в предвкушении хорошей охоты. Но для двоих, что шагали рядом со зверем, ночь была прекрасной по другим причинам. Вокруг, на многие километры, простирались луга, узкие ленты рек и леса, изумрудные, чистые, наполненные птичьим клекотом. Уютная тишина окутывала сонные холмы на западе, седой туман гладил верхушки деревьев на востоке — мягкая, сокровенная красота наполняла земли, для которых не придумали ни места, ни названия.
— Ты мог бы поймать для разнообразия не кролика, — буркнул один из мужчин, но глаза его смеялись. Волк оскалился.
Он любил кроликов. И других, пригодных в пищу, зверей.
— О, это мы знаем. И коварных дикобразов — больше всех, — оскалился в ответ человек — получилось не менее зловеще. В ночной полутьме его лицо казалось серым, и только зубы ярко белели.
Второй мужчина шел молча, на ходу рассматривая свои пальцы. Они были обычными — тонкими и здоровыми, ни шрамов, ни серебра. Это удивляло его до сих пор. Он украдкой посмотрел на спину волка, затем — на своего спутника, и отвернулся, будто в страхе, что все исчезнет: и луна, и ветер, и рваные латки облаков на глубокой синеве. Но все продолжило существовать, несмотря на человеческие страхи. Звёзды на востоке вспыхнули ярче, на одиноком дереве дважды крикнул филин и ухнул в высокую траву. Из леса, будто дразнясь, вышел олень; его шерсть казалась жидким серебром в ярком лунном свете. Ночной волк принюхался и сорвался на бег — тяжёлая от росы трава мягко пружинила под его лапами.
Время текло, словно парное молоко. Можно закрыть глаза и шагать дальше, не глядя, ступая за мягким шелестом волчьих лап, запахом цветов, грубым смехом. Рано или поздно дорога повернет в сторону дома.
***
Перед рассветом они вернулись домой. Одежда и волосы пропахли дымом невидимых костров и мокрым после дождя лесом. В полумраке Фитц нащупал свечу и зажег ее. Тени заметались по углах и исчезли.
Они оставили двери открытыми — на случай, если Ночной Волк захочет спать на лежанке возле кровати. Он любил свет и тепло очага, даже если здесь никогда не было по настоящему холодно или жарко. Шут разворошил угли, подбросил дров и поставил чайник. Когда вода нагрелась, он насыпал травы в кипяток. Мята, чабрец, немного фиалок — запахи медленно заполнили маленькую комнату.
— До сих пор не пойму, как это работает, — подал голос Фитц. Шут улыбнулся краешком губ: он не знал.
После того, как они растворились в волке, их сознания долго плавали в потоке скилла, пока не нашли это место. Бесконечные леса, поля, пустынные и тихие, и дом — старый дом Фитца, в котором он жил отшельником много лет назад. У них было все для простой, беззаботной жизни: река, чтобы ловить рыбу и мыться, лес, полный дичи, ягод и грибов. Огород с травами и овощами, стопка листов бумаги и чернила… Они засыпали и просыпались, утратив счёт дням, и вокруг, на многие километры не было никого, кроме них.
— Это награда. Тебе, мне, Ночному волку, — наконец ответил Шут, оборачиваясь к Фитцу. Губы его улыбались, но в глазах плескалась печаль. — В первую очередь — мне.
Ты неправ, Лишенный запаха, — заметил Ночной волк и скрылся в лиловых сумерках.
— Да, неправ, — мягко согласился Фитц. Он поднялся с кровати, в несколько шагов пересек комнату и протянул к Шуту руки. Кожа перчаток, серебро на пальцах — ничто больше не мешало их касаниям, и Фитц крепко сжал руки друга. Ладони Шута были сухими и холодными, хотя он стоял вплотную к огню и до этого возился с чайником.
— Почему?
— Ты дразнишь меня! — изумился Фитц. Лицо Шута было — сама невинность, за которой пряталось так много: страх, сожаление, веселье, грусть.
— Совсем чуть-чуть, — виновато улыбнулся Шут и мягко отстранился. — Тебе пора отдохнуть, а я ещё поработаю.
Фитц бросил беглый взгляд на аккуратно сложенную стопку бумаги. Сверху всегда лежал белый, немного измятый лист — Шут не только хранил свои тайны, но и испытывал доверие друга: заглянет или нет? Фитц сдерживался. Он задал несколько вопросов, ещё в самом начале, а затем, сквозь сонную дрёму, не раз пытался рассмотреть, что пишет его друг на нескончаемой бумаге. Но бархатная полутьма, подсвеченные золотом длинные волосы Шута, его острые локти, полупрозрачные рубашки мешали увидеть что-либо. И Фитц проваливался в сон, изумленно подмечая, что видит сон во сне; спустя некоторое время кровать прогибалась под весом ещё одного тела, чужое дыхание было ровным и тихим, движения — скованными. На утро Фитц всегда просыпался один. И чувствовал себя так же. Растерянно, злобно.
Ночной волк отметал его тревогу ленивым «поговори с Лишенным запаха, а то как мальчишки». Но Фитцу пока не было что сказать, и ночи, дни — все текло привычным чередом, безвременье мягко звенело в воздухе, вечность сверкала, словно крошечные пылинки на солнце.
***
Этой ночью все было иначе. Выслеживая добычу, Фитц услышал отголосок давно забытой песни. Листва шумела, в темной глубине леса рокотали сосны, лунный свет пробивался сквозь подлесок тонкими серебряными нитями, но песня была — как глоток свежей воды в жаркий полдень, пылающий очаг в зимнюю стужу. Женщина, что пела ее годы и годы назад, была красивой и звонкой, она любила его, а он… Фитц тряхнул головой, пытаясь вспомнить, как ее звали — и не смог. Что-то тягучее вертелось на языке, жгло губы остатками поцелуев, пока Фитц не понял: это была песня Молли. Его Молли, единственной женщины, которую он любил, которую ждал долгие годы, которую хоронил. Ужас накрыл его стальной броней. Фитц принялся вспоминать остальное: короля Шрюда, Чейда, детей — все было на месте. И Молли тоже. Он отчётливо помнил каждую морщинку, каждую улыбку — для него и о нем.
Фитц дёрнул ветку — громко, чтобы спугнуть всю дичь в округе. Охотится не хотелось. Пока он нашел Шута, тревогу вымыло и присыпало новым песком. Но дома она вернулась. Что, если вечность сотрёт все воспоминания, а затем — это место, Шута, Ночного волка, пока Фитц не затеряется один в глухой черноте? Что, если у них осталось мало времени, а они тратят его на недомолвки?
Чай давно остыл. Фитц выпил его, не чувствуя вкуса, и улёгся в постель. Приглушенный свет мягко очерчивал фигуру Шута с одной стороны, с другой — лиловый рассвет стучал в окно изломанными тенями и ярким, ослепительным лучом. Они будто делили тело Шута надвое — добро и зло, скрытность и предельная ясность, радость и печаль. Мужчина за столом устало потянулся — и волшебство исчезло, но появилось нечто иное, в глазах Фитца: спокойствие, незыблемая правильность того, что произошло и произойдет сейчас. Он тихо поднялся с кровати, на цыпочках подкрался — ни одна половица не скрипнула, и склонился над столом: щека мягко коснулась головы Шута, руки опустились на плечи. Шут вздрогнул, бросился собирать бумаги, но Фитц осторожно перехватил его ладони.
— Пожалуйста, дай мне взглянуть, — прошептал он, вжимаясь губами в спутанные волосы.
Тело Шута мелко задрожало под его губами, руками, ладонями, он вывернулся из объятий и вскочил:
— Ты не должен!.. — взмолился Шут, его плечи поникли, рот вытянулся в кривую линию. На мгновение он превратился в изможденного старика — уставшего, потерянного, провожающего друга на смерть. В его глазах не было места слезам, а в сердце — смирению, но видение угасло, оставив после себя молодого мужчину — беспомощного в своем горе.
Фитц с трудом отвёл взгляд от разбросанных бумаг. Он подвинул стул к Шуту, сам уселся на край кровати.
— Мне кажется, — начал он, но слова застряли в горле тугим комком. Разговоры по душам всегда давались трудно, но сейчас, в случае неудачи, не уйдешь, не скроешься, чтобы спустя несколько лет встретится почти случайно и так, будто ничего не произошло. — Мне кажется, я начинаю забывать прошлую жизнь. И все было бы не так страшно, если бы в этой жизни ты меня не отталкивал, Шут… Любимый… Объясни, что ты делаешь? И как, как ты закрываешься от меня?! Как и зачем?..
