После ужина я поднялась к себе в комнату, села на кровать и пыталась себя чем-то занять. Ребенком я была не слишком общительным, мне было проще абстрагироваться от нового общества. Но, к сожалению, одной мне дали побыть недолго. Заходили новые и новые дети, которые хотели со мной познакомиться, а, так так у меня был целый пакет сладостей, я их добродушно раздавала, надеясь на то, что это укрепит нашу дружбу. Мне постоянно задавали одни и те же вопросы. Откуда я? Почему сюда попала? В момент, когда я рассказывала о себе, одна девочка обратила внимание на мои кривые зубы и воскликнула:

– О, смотри, какая зубастая!

– Я не зубастая! – крикнула я на неё.

Это была фатальная ошибкя. За то, что я среагировала6 меня быстро начали дразнить.

– Зуби зуб, зубастая, – дразнили меня другие дети.

Я кричала и кидалась в них тем, что находилось у меня под рукой. На мои крики пришла воспитательница и приказала всем разойтись по своим комнатам. «Зубастая» – клеймо, которое закрепилось за мной до самого выпуска детского дома.

Позже я постоянно буду слышать колкие фразы, связанные с моими зубами. Так как эмоциональность у меня была повышена, а психика расшатана, реагировала я на измывательства бурно: дралась, кричала. А если не реагировала с первого раза на «клеймо», в меня плевались или специально толкали, чтобы спровоцировать меня на агрессию.

В детском доме это было своего рода развлечение – издеваться над тем, кто слаб или имел внешний недостаток. Это было начало моего нового ада, который длился долгих семь лет.

На следующий день меня повели в школу. Заканчивала я тогда четвертый класс, доучиться в старой школе не предоставлялось никакой возможности, поэтому меня перевели в ту, куда ходил весь наш детский дом. Путь до школы занимал минут пять, дорога вела вдоль леса и болотистых мест.

Учились мы в простенькой старой школе, наравне с детьми из деревни и города. Нас было два класса. 4а был укомплектован детдомовскими, в 4б были домашние дети. Придя в младшее крыло школы, я увидела некое разделение. Девочки сидели на одном подоконнике, мальчики – на другом. В квадратном коридоре было два наших класса, и с другими детьми мы особо не пересекались. Начали приходить учителя, нашего почему-то я узнала сразу. Женщина лет сорока, ее лицо было жутко красного цвета со злобным взглядом и строгим пучком на макушке. Именно злобным, на тот момент я понимала, что такое строгость и злость. Она криком загнала нас в класс и стала вести перекличку класса.

В классе нас было тринадцать человек, четверо детей было из семьи. Домашние… Да, именно так мы называли детей, у которых были родители и семьи. Себя же мы ощущали бесхозными и брошенными среди них, но виду никогда не показывали.

В школе на уроках для меня была передышка от издевательств, но во время перемены со мной никто не играл. На меня обращали внимание тогда, когда нужно было потешить свое эго. Поэтому я часто гуляла по коридорам и изучала стены старого здания. На территории младшей школы находилась еще школа искусств. В один из своих променадов я решила заглянуть и посмотреть, откуда издаются такие чудесные звуки музыки. Приоткрыв дверь кабинета, я стала внимательно слушать, как девочка усердно дула в длинную металлическую трубку и зажимала клавиши на нем. Увидев меня, она остановилась и капризно посмотрела в мою сторону.

– Извините, пожалуйста, я не хотела, – выдавила я из себя.

Учительница обратила на меня внимание.

– Хочешь попробовать?

Я одобрительно кивнула.

– В четыре жду тебя. У меня как раз будет перерыв, – улыбчиво сказала учительница.

– Простите, меня воспитатель не отпустит. Я из детского дома, – не надеясь уже ни на что, ответила я.

– Не переживай, я все улажу. У нас учатся детки из вашего учреждения.

Один диалог и столько впечатлений. После школы я шла с дурацкой улыбкой до ушей и гордо про себя твердила: «Я буду играть на инструменте!». В этот же день учитель позвонила в детский дом и меня пригласили на первый урок. На следующий день после уроков я зашла в кабинет и мне сунули в руку деревянную дудочку. Я раздосадовано на неё посмотрела, ведь девочка играла на большой и красивой, а мне сунули деревяшку.

– Надо сначала научится выдавать из себя звук, прежде чем ты возьмёшь флейту в руки, – объяснила учительница, понимая мой немой вопрос.

Надув щеки, я просто наплевала во внутрь инструмента и вместо мелодии, дудка издала протяжный пук. Нет, конечно, мне потом объяснили, что, дуя в инструмент, мелодия не получится и что нужно определенным образом сжимать губы и выдыхать на протяжный звук «Ту». Я усердно набирала в легкие воздуха и до покраснения ушей дула в трубку, зажимая пальцами дырочки на дудке. В середине урока к нам зашла учительница из соседнего класса. Разговаривая с коллегой по цеху, она обратила на меня внимание и стала изучать мои руки.

– Слушай, а давай ты лучше на скрипке научишься? – держа меня за руки, спросила женщина, выглядывая на меня из под очков.

– На чем? – с интересом переспросила я.

– Пойдем, покажу, – сказала она и взяла меня за руку.

Попрощавшись с учителем, я перешла в соседний кабинет. Мне показали изящную гитару (да, это было моё первое впечатление).

– Встань ровно, осанка должна быть, как у скрипки: изящная и красивая. Держи карандаш, будем учиться держать смычок.

Она поставила мой локоть на весу и расположила пальцы так, что четыре зажимали карандаш, а мизинец находился на карандаше. От него зависело многое: им нужно было упираться в смычок так образом, чтобы не давать другим соскальзывать. Я быстро научилась правильно стоять и держать инструмент. Чтобы я более ясно представляла, что меня ждет следующие пять лет, учительница сыграла мне лунную сонату.

У неё был идеальный слух и чуйка, потому что за пару минут она смогла рассмотреть во мне свою будущую ученицу. Да, я их тех людей, кто закончил музыкальную школу, не зная нот. Это как уметь писать стихи, не зная алфавита.

Как это так я играла, не зная нот? В детском доме в первые дни меня быстро пристроили в народный ансамбль, и я училась играть на балалайке. Евгений Николаевич, наш руководитель ансамбля, учил играть меня на память. Показывал, как зажимать струны на грифе и в какой комбинации. Поэтому Ольга Владиславовна (мой учитель по скрипке) долгое время боролась со мной по поводу этого. Дополнительные занятия по сольфеджио и ее вдалбливание в мою маленькую голову нот прошло зря. Поэтому она нашла альтернативу или, скажем так, компромисс. Память у меня была хорошая, и она над нотами подписывала цифры, а я уже запоминала, где на какую струну ставить палец. В музыкальной школе я столкнулась еще с одной проблемой. На первом уроке по хору я села на «Камчатку» и в перерыве пела нелицеприятные песни:

– Мимо тещиного дома я без шуток не хожу, то ей хер в забор я вставлю, то ей жопу покажу.

Ну а что? В приюте «Сектор газа» был так же популярен, как и «Фактор…».

Поэтому меня вытурнули из хора под предлогом того, что я играю в ансамбле, и времени на пение у меня не будет.

В детском доме я всячески старалась себя занять, лишь бы не сидеть в группе со своими издевателями. По мимо музыкального инструментам, я старалась усвоить как можно больше различных направлений. Рисование стало еще одним полюбившимся мне занятием.

Мария Николаевна – самый чудесный и терпеливый педагог, которого я встречала на своём пути. Женщина небольшого роста, одета всегда с иголочки (как позже выяснилось она частенько сама себя обшивала). У нее волосы были такие же светлые, как и ее отношение к детям. Она много рисовала, часами сидела за швейной машинкой, и от этого ее зрение было сильно посажено, поэтому при себе она носила несколько пар очков. Тонкая оправа подчеркивала ее пухлые черты лица. Даже возрастные морщинки были ей к лицу. Она обучила меня азам рисования. Для меня было истинное блаженство водить кистью по поверхности и наносить один слой на другой. Картина от этого становилась объемной и привлекающей взгляд. Благодаря ей я не раз становилась призером конкурсов.