Но в пятидесятые годы перемены уже начались, и не только в музыке. И у светил науки, и у рекламодателей немалый интерес вызывала новая демографическая группа – подростки. Впервые в истории молодые люди – не дети, не взрослые, а «тинейджеры» – становились целевой аудиторией для производителей, впервые их поступки анализировали социальные психологи, и их впервые, что неизбежно, критиковали газетные «знатоки». Экзистенциальная тревога этого нового поколения даже превратилась в главную тему бестселлера Дж. Д. Сэлинджера «Над пропастью во ржи».

Голливуд не хотел упустить новый рынок. Фильмы с Джеймсом Дином «К востоку от рая» и «Бунтарь без причины» идеально выразили стиль непонятой молодежи, в то время как более провокационная картина «Школьные джунгли» смело и без прикрас показала современные проблемы в городских средних школах Нью-Йорка. Фильм был хорош, но сейчас о нем мало что помнят, кроме того вдохновенного мига, когда продюсеры записали на вступительную заставку песню «Rock Around The Clock» Билла Хейли и его группы The Comets.

«Rock Around The Clock» была не особо выдающейся песней. Пока Голливуд не воскресил ее из небытия, она покоилась на обратной стороне пластинки с каким-то хитом-однодневкой – и она никогда не войдет в сотни тех рок-хитов, которые позже будут исполнять Beatles. Джон ее никогда не любил. «Когда Билла Хейли крутили по радио, маме нравилось, да. Но я к нему был равнодушен», – говорил он.

Рок-н-ролл изо всех сил пытался вырваться из рынка ритм-энд-блюза, звучавшего в основном на «черных» радиостанциях как «расовая музыка». Но стоило пухлому белому в клетчатом пиджаке спеть рок-н-ролльную песню, стиль прорвался в мейнстрим, и Британия не слишком-то отстанет от Америки. И кстати, в Британии в это время происходило кое-что еще.

В апреле 1954 года, всего через пару месяцев после того, как в Нью-Йорке записали «Rock Around The Clock», гитарист-шотландец Лонни Донеган отправился в лондонскую студию со своей «Rock Island Line» – джазовой версией блюза Ледбелли. Как и «Rock Around the Clock», эта песня тоже больше года шла до первой десятки хит-парадов. Но когда это произошло, она создала совершенно новое движение – скиффл.

Дешевая акустическая гитара, луженая глотка, старая стиральная доска из маминых закромов (не отыщется у мамы, так у бабушки) да бас из чайного сундука, черенка от метлы и длинной веревки – вот и все, чем должен был владеть тот, кто хотел собрать скиффл-группу. Их собирали почти все. Чтобы скрести по стиральной доске, музыкальный опыт не требовался, а на черенке метлы не было никаких ладов. Что до гитары, то достаточно было знать три аккорда.

В начале 1956 года пятнадцатилетний Джон не знал даже одного аккорда, да и гитары у него не было. Но мальчики в «Куорри-Бэнк», как и школьники по всей Великобритании, только и говорили что про Лонни Донегана да про скиффл, и Джон увлекся: купил «Rock Island Line» и прослушал пластинку у мамы на проигрывателе. Ему понравилась песня, и выступление Лонни Донегана по телевизору тоже понравилось. Скиффл выглядел довольно просто.

Сначала он брал гитару у школьного друга, Эрика Гриффитса, но затем Джулия купила ему его собственную – заказала через фирму по почте. «У нее был ярлык с внутренней стороны, “Даем гарантию на отсутствие трещин”, – вспоминал он. – Да, она была слегка второсортной, но я долго на ней играл и много занимался».

Джулия, владевшая банджо, всегда поощряла Джона. Она показала ему, как ставить аккорды из песни «Ain’t That A Shame» Фэтса Домино. У нее был свой метод. «Она играла только на четырех верхних струнах и забывала про две другие, ведь у банджо только четыре струны», – вспоминает Род Дэвис. С этого все и началось. «Мы в те дни играли двенадцатитактовые блюзы… так, ничего особенного», – рассказывал Джон.

Хотя Джон всегда присваивал себе славу создателя группы, изначально идея принадлежала не ему. Ее высказал другой мальчик, ныне забытый – да его и не пригласили.

С самого начала энтузиазм Джона, его стремление главенствовать и чистое нахальство определили, что он будет певцом, фронтменом и что вообще он босс. Никто не стал с ним спорить. Вот так он и стал главным. Естественно, в группу вошел Пит Шоттон, совершенно далекий от музыки, но очень близкий к Джону. Он мог играть на стиральной доске, там талант не требовался. Предложили присоединиться и Роду Дэвису с его банджо.

Джон, возможно, не делал дома уроки, но по гитаре несколько месяцев долбил так, что стер себе пальцы в кровь. И постепенно небольшая группа школьников, исполнявших скиффл, стала расширяться. В нее уже входили не только ученики школы «Куорри-Бэнк». Лен Гарри, учившийся с Айвеном Воном в Ливерпульском институте, добавился на басовый чайный сундук, а если Лен не появлялся, иногда помогал сам Айвен. Тем временем Найджел Уолли, еще один из вултонской банды Джона, решил, что будет менеджером группы, хотя «менеджерить» было еще особо нечем. По словам Пита Шоттона, именно он придумал назвать их коллектив The Quarry Men – отчасти в честь их с Джоном школы, но также и потому, что в окрестностях Вултон-хилл было несколько огромных карьеров.

К весне 1956 года The Quarry Men уже довольно искусно копировали и другие хиты Лонни Донегана, те же «Maggie May» и «Stewball», особенно после того, как к группе присоединился барабанщик, Колин Хэнтон. Колин тоже не учился в «Куорри-Бэнк». Он уже работал – подмастерьем обойщика, – и у него водились деньги, не бог весть какие, но на барабаны хватало. Мальчиков с гитарами было сколько угодно, но мальчик с барабанами – о, таких стоило поискать! Звучала группа, скорее всего, примитивно, но по крайней мере теперь у The Quarry Men был полный состав. И вовремя: Джон уже видел новые горизонты.

В марте 1956 года в Великобритании вышел хит Элвиса Пресли – «Heartbreak Hotel». BBC сразу же отправила песню в список запрещенных пластинок. Им не нравилось, как она звучала. А Джону нравилось. «У нас в школе учился паренек, Дон Битти… ему мама купила пластинку, – расскажет он позже. – Он показал мне имя “Элвис Пресли” в чартах в New Musical Express и сказал, что это обалденно. Я подумал: да что за хрень слащавая – “Отель разбитых сердец”? Но потом я ее услышал. Наверное, по “Радио Люксембург”. И все, мне пришел конец».

На самом деле это было только начало. «До Элвиса не было ничего», – прозвучит в будущем его прославленная фраза, и конечно же Леннон, в своем стиле, слегка преувеличит. Но для Джона явление Элвиса и рок-н-ролла было сродни откровению. Ему было пятнадцать. «То было единственное, что меня до печенок пробрало… Рок-н-ролл – это истина. Все остальное – ложь». Теперь он начал понимать, что он хочет делать, кем хочет быть. Лонни Донеган высек первую искру, но именно Элвис – кстати, начинавший, как и Донеган, с рок-н-ролльной версии блюзовой песни, – воспламенил амбиции Джона.

С раннего детства Леннон мечтал создать свою «Алису в Стране чудес» – ну, что-нибудь в этом духе. Но потом, вспоминая то время, он говорил мне: «Я хотел написать “Алису в Стране чудес” и стать Элвисом Пресли». Он без проблем соединял одно с другим и даже не думал, что некоторые видят в произведении Льюиса Кэрролла высокую культуру, а в Элвисе – нечто другое. В смысле – не сходится? Нормально все сходится. Этого убеждения он будет держаться всегда.

В том же году он начал серьезно закупать долгоиграющие пластинки на 78 оборотов в минуту и прослушивать их у Джулии – сперва «Heartbreak Hotel», а следом – «Blue Suede Shoes», «Don’t Be Cruel» и «My Baby Left Me». Элвис, Элвис, Элвис. Потом была «Be-Bop-A-Lula» Джина Винсента. Потом – даже комедийная пластинка с бессмысленной песней «Ying Tong Song» от звезд его любимой радиопередачи «Шоу дураков». То было волнительное время. Самиздат The Daily Howl и эксцентричное нахальство Джона прославили его на всю школу (сделали печально знаменитым, если точнее), он основал собственную скиффл-группу, и теперь в его жизни был Элвис. А потом в ней появился Литтл Ричард с песней «Long Tall Sally». Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой.