Возмутительно.

— Они достаточно мрачные и необычные, — говорит Рей. — Обычно, когда фотографии выставляют в журнале, это способ показать себя, свое настоящее лицо, а не силуэт. К тому же, у тебя вполне привлекательное лицо.

— Спасибо тебе конечно. Но мне абсолютно наплевать на то, что люди хотели бы увидеть мое лицо. Я хочу быть безликим.

Рей хмурится. Она откидывает одеяло с кровати и забирается на нее, сбрасывая журналы на пол.

— Ты просто не дружишь с головой, — говорит он мне. — На данный момент, я буду спать.  Скоро утро, а у меня на утро запланированы важные дела. Мне кажется, что я увижу тебя тогда, когда ты вернешься со своей небольшой прогулки по югу.

— Обязательно. — Я не целую ее, чтобы пожелать ей доброй ночи. Мы не такие люди. Продолжаю искать свои туфли, переворачивая все вокруг в попытке найти их. Где бы они ни были, сейчас точно не в квартире. Это злит, когда вы не можете контролировать вещи. Когда это понимаю, беру свои ключи и просто выхожу. Рей быстро засыпает, она, скорее всего, будет спать, когда я вернусь, в этом нет сомнений, но я наоборот, не чувствую усталости. Я нервничаю. Я на пределе. Мне необходимо срочно знать, что написала про меня эта журналистка.

***

Я нахожу копию журнала «HighLite» в магазине, который расположен на пятой улице и расплачиваюсь смятой десяткой. И прохожу целый квартал, пока читаю его.

В журнале говорится о моей работе. Должен заметить, что говорят очень впечатляющие вещи, которые определенно мне нравятся. Они называют  меня самовлюбленным, что вполне устраивает меня. Этот образ является моей защитной маской, которую я не возражаю носить. Все по большому счету правда. И ближе к середине статьи она пишет о моем детстве. Начиная говорить о моей умершей матери. Я специально ничего не стал рассказывать ей о моей семье, даже не смотря на то, что она спрашивала. К концу статьи, она упоминает о первом фото, благодаря которому я приобрел свою известность в прошлом. Я захлебываюсь гневом, когда переворачиваю страницу и вижу, что сраный журнал напечатал это фото без моего чертового согласия. Я провел десять гребанных лет, чтобы забыть это фото, выкорчевать его из памяти, а теперь оно вновь занимает пол страницы в одном из самых огромных модных журналов этого города. Каждый раз, когда вижу это фото, чувствую, будто глотаю острые бритвы и медленно истекаю кровью.

Передо мной фото девочки. Ее правый глаз опухший и ушибленный, ее губа рассечена. На подбородке виднеется засохшая кровь, она плачет. В тот момент, когда я делал этот злосчастный снимок, девочка смотрела прямо на меня. Она была обнажена, ей было нестерпимо больно, и ее кровь и слезы… они были настоящими. Мне не следовало делиться этим снимком. Я не имел гребанного права поступать так. Он очень личный. Наполненный подлинными страданиями и болью. Это был молчаливый диалог, который имел место между двумя подростками, которые цеплялись друг за друга, чтобы спастись.

У меня не было никакого права делиться фотографией с целым миром, но я сделал это. И с того момента сожалею о своем поступке каждый долбанный день. Я ощущаю себя настоящим мудаком.

Глава 2

Корали

Дерись или беги.

Настоящее

Моя мать назвала меня в честь океана. Она любила природную вычурность кораллов. Это было мечтой всей ее жизни: собраться в путешествие по Австралии и поплавать у Большого Барьерного Рифа, чтобы полюбоваться на скопление мадрепоровых, кустообразных, похожих на деревья, кораллов, которые росли в одном месте, простираясь под ней на морском дне, когда она бы плыла над ними. Мама постоянно показывала мне все эти бесчисленные выцветшие картинки из видавшей виды энциклопедии «Британника», которую держала под своей половиной кровати, что делила с моим отцом. Насколько это было иронично, потому что моя мать не умела плавать. Она всегда говорила о том, что надо научиться, но так и не смогла воплотить свои мечты в жизнь.

Она умерла, когда мне было двенадцать лет, и ее задумка о кругосветном путешествии и изучении морского дна стала невозможной. На протяжении шести месяцев после ее смерти, я думала, что моя мать села за руль во время дождя и не справилась с управлением. Оказалось, все было гораздо более прозаичней, она съехала на машине с моста, огражденного деревянными перилами, и намеренно покончила жизнь самоубийством. Мой отец знал, на какие кнопки нужно нажать, чтобы манипулировать ею на протяжении многих лет, но она просто достигла предела, когда уже даже мысли и о Большом Барьерном Рифе, и мечты о моем поступлении, и том, что она состарится и мирно умрет во сне, больше не помогали ей переносить ужасные издевательства.

Я нашла письмо, которое было адресовано мне, в ящике стола моего отца, где она все объясняла. До того момента, я чувствовала себя разбитой, уничтоженной из-за того, что мою маму отняли у меня так несправедливо. Но когда прочла причины, что она открывала мне в письме, бумага отчаянно дрожала в моих трясущихся руках, с того момента я прекратила чувствовать себя разбитой. Прекратила плакать, вместо этого начала ощущать некое чувство счастья, потому что, по крайней мере, она больше не страдала. Она вырвалась из этого ада, а это уже что-то. У меня же получилось освободиться намного позже.

***

— Ты уверена, что не хочешь, чтобы я полетел с тобой? Это долгий полет. Хотя бы позволь мне отвезти тебя в аэропорт. Пробки — просто кошмарная штука в это время дня. — Бен, мой парень, помогает мне спустить мой чемодан по парадному крыльцу нашего дома в Палос Вердес. Когда я покинула Южную Каролину, то направилась в Канаду. Но сменила ее на Калифорнию и прекратила бежать. Это, казалось, достаточно далеко, тем более что мой отец всегда наотрез отказывался покидать штат, ко всему я была счастлива от такого обилия солнечного света. Я позволила Бену погрузить сумки в багажник моей машины, зная, что он на самом деле не очень-то и горит желанием ехать со мной в аэропорт, поэтому и отпускал меня одну в Порт-Роял. На самом деле, я даже уверена, что перспектива остаться одному заставляла его буквально испытывать зуд от нетерпения.

— Я в порядке, на самом деле. Международный аэропорт Лос-Анджелеса находится в тридцати минутах езды. Оставайся дома. У тебя есть работа, которую нужно сделать, и кроме того... Я не знаю. Но чувствую, что должна сделать это сама. Есть ли вообще в этом смысл? — Мне и самой на самом деле кажется, что в этом нет никакого смысла, потому что я должна двумя руками хвататься за поддержку, которую мне так любезно предлагают, но не делаю этого. Глубокое чувство стыда затопляет меня только об одной мысли о доме. Я не хочу брать туда Бена. И не желаю, чтобы он заходил в дом, где я выросла, потому что он унесет его образ в своей памяти, и тот останется там навсегда. И потом, когда бы он не посмотрел на меня, он будет видеть этот дом, и все, что со мной произошло там, а я просто не смогу вынести этого.

Бен кивает, хмурясь.

— Хорошо. Если я понадоблюсь тебе, ты можешь набрать мне в любое время. Ты же знаешь это, так ведь? Я сразу прыгну в первый самолет.

— Так и сделаю, если что. — Я целую его в щеку, и он крепко обнимает меня в ответ, ласково поглаживая меня по спине. Вряд ли это можно назвать самым романтичным из всех существующих прощаний.

— Всего четыре дня. Это на самом деле не такой уж и большой срок. Я скоро увижу тебя, Кора. — Он стоит на подъездной дорожке и смотрит на то, как я уезжаю, махая мне вслед рукой. Я прямиком направляюсь на шоссе Пасифик-Кост, пока не достигаю Хермоса Бич, затем припарковываюсь на обочине, открываю дверь машины, засовываю пальцы глубоко в горло и опорожняю желудок.

Я чувствую себя намного, намного легче после этого. И пока не оказываюсь на борту самолета с сердцем, отчаянно ударяющимся о грудную клетку, словно кулак о кирпичную стену, наконец, понимаю, насколько было глупо то, что я сделала. Уже семь лет я не вызывала у себя рвоту.

Семь лет.

Булимия никогда не была для меня средством поддержания идеальной внешности. Это было связано с волнением от предстоящих событий и восстановлением контроля над собой. То, что я сейчас натворила, было необдуманным шагом на неизведанную территорию. Но самое пугающее во всем этом, что я даже не задумалась над своими действиями, когда решила сделать это. Мне сейчас двадцать девять лет. У меня есть хорошая работа. Красивый дом. Постоянный парень и стабильные отношения. Мне не следует вообще забивать голову мыслями о пищевом расстройстве, но это то, что делаю в данный момент, сижу в самолете, продрогшая до костей, и размышляю о том, стоит ли мне снова вызвать рвоту, когда я прилечу в Порт-Роял.