Лучник запустил пятерню в густую, точно львиная грива, копну волос.

– Понимаешь, в чем тут загвоздка… Я в этих местах бывал много раз, и могу поклясться: раньше его здесь не было!

Мендельн молча кивнул и вновь повернулся к находке товарища. Зоркости глаз Ахилия он мог только завидовать, собственное же зрение нередко вынуждало Мендельна склоняться над пергаментами как можно ниже, дабы разобрать в дорогих его сердцу письменах хоть словечко.

К этой же штуке он придвинулся особенно близко, так как непогода и время во многих местах стерли символы, вырезанные на ее поверхности, почти без остатка. Некоторых Мендельн не смог бы разобрать, даже уткнувшись в камень носом. Находящийся перед ним предмет явно подвергался воздействию природных сил с давних-предавних пор, однако как это могло получиться, если он, согласно утверждению Ахилия, только-только тут появился?

Припав перед камнем на колено, Мендельн оценил его размеры. Стороны квадратного основания чуть больше длины ступни; в высоту, если встать рядом, на ширину ладони ниже колена, а плоская верхушка уступает размерами основанию примерно вдвое… Да, при такой величине не заметить резного камня невозможно было никак.

Мендельн пощупал землю у основания.

– А вокруг в последнее время ничего не изменилось?

– Нет.

Младший сын Диомеда едва ли не благоговейно обвел кончиками пальцев очертания одного из самых разборчивых символов. «Разборчивых», правда, в том смысле, что он мог их разглядеть – понятнее они от этого не становились. Один, особенно выдающийся, представлял собой этакую замкнутую загогулину, спираль без начала и без конца. Стоило прикоснуться к нему, и от спирали словно повеяло невероятной древностью.

Мендельн невольно покачал головой. «Нет, не древностью – вечностью», – подумал Ульдиссианов брат.

На этой нежданной мысли разум, ни с чем подобным раньше не сталкивавшийся, слегка споткнулся. Вечность… Как же такое возможно?

Сам камень был черен, однако резные символы блестели, как серебро – еще одно изумительное обстоятельство, так как тут дело явно было не в краске. Да и резьба… пожалуй, такого искусного резчика не найти ни в Сераме, ни даже в любом крупном поселении западных областей!

Только тут Мендельн и осознал, что Ахилий трясет его за плечо. Зачем бы это?

– Что?

Тревожно нахмурившись, лучник с опаской склонился к нему.

– Ты до него дотронулся и тут же замер! А после этого долгое время глазом не моргнул и, клянусь, даже дышать перестал!

– А я… а я и не заметил.

Мендельну тут же ужасно захотелось дотронуться до резного камня еще раз и поглядеть, повторится ли то же самое, вот только Ахилию это, следовало полагать, пришлось бы не по душе.

– Ты сам его до этого трогал?

Лучник надолго замялся.

– Да, – наконец отвечал он.

– Но с тобой ничего подобного не произошло, верно?

Вспомнив о чем-то, Ахилий вмиг побледнел.

– Нет. Нет.

– Так что же случилось? Что ты такое почувствовал?

– Почувствовал… почувствовал я пустоту, Мендельн. Пустоту, напомнившую о… о смерти.

Как охотник, со смертью светловолосый Ахилий имел дело чуть ли не каждый день. Обычно то была смерть им же убитой дичи, однако случалось так, что столкнувшись с диким вепрем, рысью или медведем, он на время становился дичью сам. Но тон, которым Ахилий заговорил о смерти сейчас, придавал этому слову новый, куда более зловещий смысл, как ни странно, не пробудивший в сердце товарища страха, а лишь подстегнувший его любопытство.

– О какой смерти? – в азарте спросил Мендельн. – Можешь подробнее объяснить? Возможно, тебе…

Внезапно замкнувшись, окаменев лицом, Ахилий прервал его резким взмахом руки.

– Нет. Это все. После я сразу же пошел за тобой.

Очевидно, охотник о многом умалчивал, но брат Ульдиссиана решил не настаивать на продолжении. Возможно, со временем, мало-помалу, он и без того все узнает, а сейчас ему было вполне довольно камня с загадочными письменами.

Нашарив поблизости обломок сухой ветки, Мендельн разрыхлил землю у основания камня. Похоже, таинственный памятник уходил в почву на изрядную глубину – но как глубоко? Может, там, под поверхностью, куда больше, чем на виду?

Тут ему снова ужасно захотелось коснуться камня, но на сей раз – обхватить обеими руками и посмотреть, нельзя ли извлечь его из земли. Насколько удобнее было бы изучать находку дома, на ферме, никуда не спеша…

При этой мысли Мендельн вскинулся, точно ужаленный.

«Ферма! Ульдиссиан!»

Вскочив на ноги, он здорово напугал обычно невозмутимого Ахилия. Похоже, находка растревожила лучника до глубины души: таким Мендельн его еще не видал. Всю жизнь славившийся бесстрашием, сейчас Ахилий взирал на Мендельна так, точно искал у него поддержки – определенно, впервые.

– Возвращаться надо, – объяснил он охотнику. – Наверное, Ульдиссиан меня уже обыскался.

Огорчать старшего брата Мендельну вовсе не хотелось, пусть даже Ульдиссиан никогда не выказывал подобных чувств. О жутком бремени, легшем на Ульдиссиановы плечи после болезни и смерти родных, он не забывал ни на миг. Не забывал, и потому – не говоря об иных более мелких причинах – чувствовал себя перед старшим братом в долгу.

– А с этим как же? – проворчал Ахилий, указав луком в сторону камня. – Просто так и оставим?

– Ветками закидаем, – чуточку поразмыслив, отвечал Мендельн. – Помогай!

Оба принялись собирать палые сучья и ветви густолистых кустов. Вскоре камень был надежно упрятан от посторонних глаз, однако Мендельну казалось, будто артефакт до сих пор может обнаружить первый встречный. Поразмыслив, не прикрыть ли находку получше, он все-таки решил оставить все как есть, но при первом же удобном случае вернуться сюда.

Сосредоточившись на обратном пути, Мендельн не сразу заметил странную, совершенно неожиданную перемену погоды. С утра день был довольно ясным, безоблачным, но теперь на западе, точно предвещая нешуточную грозу, начали собираться тучи, да и ветер заметно усилился.

– Странное дело, – пробормотал Ахилий, очевидно, тоже заметивший перемену погоды только сейчас.

– Уж это точно.

Ветер, да и погоду вообще, брат Ульдиссиана мерил не охотничьей меркой, как спутник, но с точки зрения скорости и направления воздушных течений и прочего тому подобного. С наблюдениями за погодой сообразовывал он все стороны крестьянской жизни, и тут уж даже Ульдиссиан, знавший о погоде одно – как она сказывается на посевах да на скотине, а по поводу умствований брата вечно качавший головой, вынужден был признать: да, в кои-то веки Мендельн придумал нечто, малость облегчающее каждодневный труд.

Тучи быстро сгущались. О странностях погоды Мендельн не сказал Ахилию больше ни слова, но, стоило лучнику на шаг опередить его, оглянулся назад, в сторону камня.

Оглянулся… и призадумался.

Ульдиссиан тоже заметил странную перемену погоды, однако отнес ее на счет тех самых капризов природных стихий, к которым, крестьянствуя, давным-давно попривык. Думал он об одном – чтобы Мендельн, куда бы Ахилий его ни уволок, поскорее вернулся в деревню. По всему судя, братьям и без того предстояло проделать часть пути домой под дождем. Тучи, внезапно собравшиеся над головой, предвещали грозу необычайной силы, но Ульдиссиан надеялся, что гроза малость повременит, подождет, и лишь после обрушит на землю всю свою мощь. Если до ливня им с Мендельном удастся хотя бы миновать развилку в низине, где дорогу часто заливает, дальше все будет в порядке.

Сидя на козлах, крепко сжимая вожжи, он вглядывался в даль – туда, куда, по словам Серентии, ушли Мендельн с Ахилием. Должны же они заметить то же, что и он, и сообразить: пора возвращаться… по крайней мере, Ахилий уж точно должен!

За ожиданием в памяти снова всплыло лицо, обрамленное золотом. Да, Ульдиссиан видел красавицу-аристократку всего дважды, и то мельком, но знал, что лицо ее забудет не скоро. И дело тут было не просто в красоте, очень даже запоминающейся сама по себе, но в манере держаться и разговаривать. Имелось в этой аристократке нечто, внушавшее невольное стремление оберегать ее, как никого другого… будь то хоть младший брат в дни смерти родных.