Филя сделал широкий жест: «Иди ко мне в кооператив. У меня блестящее будущее. Я талантлив». Мне ничего не оставалось, как соглашаться, так как средств для существования больше брать было неоткуда (правда, и там я их не получила тоже).
Несколько раз я съездила к Филиппку в отделение. Посмотрела, как проводит сеанс гипноза его заведующая. Этот сеанс произвел на меня двойное действие: «Разве это гипноз?». «Ну, если это гипноз, то у меня должно получиться не хуже, потому что хуже уже невозможно». И решила попробовать.
Вспомнив, как однажды гипнотизировала Галину, я решила, что лучше всего сначала потренироваться на друзьях (может, не так больно достанется). Как раз моя одноклассница и ее муж спились и решили закодироваться. Но перед этим они должны были две недели не употреблять алкоголь, а этого у них не получалось.
Первым утренним троллейбусом (всю ночь повторяла теорию по конспектам) добираюсь до нужной квартиры. Подопытные уже на ногах. Но я их снова уложила в постель. Было намечено использовать самую простую методику Шульца (Шульц – английский физиолог, автор оригинального метода лечения – аутотренинга; он требовал от своих пациентов отчета об ощущениях во время гипноза): внушать почленное расслабление, затем – тяжесть, затем – тепло. Ничего похожего на текст внушения не нашлось, и решено было действовать экспромтом.
Уже после нескольких моих слов оба пациента отрубились замертво (скорее всего потому, что не выспались). Сеанс продолжался час. Я внушала им сильную волю, трезвую голову и хорошую семью. Со счетом «пять» планировалось вывести их в состояние бодрости, но забытый будильник меня опередил.
Был ли то гипноз или просто сон? В мою пользу оказался тот факт, что ребята после сеанса ни разу не приложились к пузырю и через две недели успешно пролечились у нарколога.
Я еще несколько раз побывала у Филиппка. Поговорили о его талантах и завистниках. Гипнозы заикающейся заведующей не отличались разнообразием, а сам Филипп после моих характеристик его гипнотизерши что-то медлил с демонстрацией себя и на просьбы показать, за что его так любят истерички, переключался на тему о своей порядочности. Потом он сообщил, что, наконец, его кооператив возобновляет работу, дал объявление в местной газете и назначил меня «врачом-регистратором» этой перспективной кампании.
Моя новая должность требовала квалификации четырех классов средней школы, но мне нужны были деньги, а также хотелось надышаться воздухом психотерапевтической атмосферы и подучиться. Через два месяца, окончательно убедившись, что здесь меня больше ничему не научит, а денег не видать, как собственных ушей, я сбегала на разведку в психдиспансер и попала на свободное место участкового психиатра. Туда уже успел перевестись и Филя. Он встретил меня гостеприимно. Не забыл напомнить про свой талант и про то, что диспансерное начальство консультировалось с ним, брать ли меня на работу или нет, а он оказался хорошим товарищем и дал мне положительную характеристику.
В диспансере стоял вековой ремонт, и мы с Филиппком оказались в одном кабинете. Через месяц к нам пришел еще один однокурсник – Тереша.
На последних курсах Тереша говорил, что после окончания мединститута он хочет поступить на психологический факультет Ленинградского университета и этим продлить себе молодость. Его мечта осуществилась в полном объеме. Действительно, время не затронуло его: все та же шейка набочок, ножки путаются в коленках, все то же выражение лица будущей матери, которую постоянно тошнит и она сосет лимон. Учебу на заочном отделении он сочетал с работой не только в психиатрии, но и в реанимации (санитаром и по большому знакомству – для другого не хватило образования).
Пока я осваивалась, с Филиппом произошел ряд перемен. Сначала он получил запись в трудовую книжку, что он не просто психиатр, а еще и психотерапевт (чего прежнее начальство для него не сделало). Забравировав этим и блистая начитанностью, Филиппок забегал по этажам, рассказал всем сотрудникам о своем обаянии и собрал целый коридор девиц легкого поведения, страдающих соответствующим расстройством «нервной системы». Все обещал мне показать чудеса своего врачебного искусства, но так и не решился, а через три месяца ускакал в районный центр (где ему пообещали квартиру и быть первым в деревне) под неукротимые рыдания коридорных истеричек.
Тереша был то тихо задумчив, то разражался гневом так, что больные его утешали: «Не волнуйтесь, доктор! Я обязательно поправлюсь!». Он и сам себя успокаивал: «Тихо, тихо, мне нельзя так близко все принимать к сердцу – я в детстве упал с велосипеда…» Привычка разговаривать с собой доходила с ним до остановки, а дальше Тереша садился в автобус – и больше его не видели до следующего рабочего дня. Когда я поинтересовалась, какой у него критерий излечимости больных, Терентий профессорски поправил очки и с достоинством отшепелявил: «Очень просто! Больной раз пришел, два пришел, а третий – раз! – и не пришел. Значит, вылечился. А теперь не отвлекай меня от размышлений. Я думаю над темой диссертации. Хочу написать работу, которой в мире еще нет – «Психотерапия после смерти», поэтому я и в реанимации работаю… пока еще… И именно санитаром!»
Еще я сделала попытку влезть в душу к заведующей отделением (каким отделением она заведовала, остается мучительным вопросом для всех: вроде как в диспансере ничего ни от чего не отделялось). Говорят (в основном, с ее же слов), эта дама была активным строителем больницы, где меня так очаровал гипноз. Уж она-то, конечно, станет моим наставником и идейным вдохновителем!.. Заведующая внимательно выслушала мою восторженную речь, похожую на первомайские лозунги, сделала серьезное лицо и с дрожью в голосе обронила, что мой энтузиазм напоминает ей молодость. Сказала «дерзай» – и пообещала посмотреть, на что гожусь, и дать полезные советы (посмотрела через полгода, когда главный забеспокоился, не натворила бы я чего-нибудь. Смотрела долго: минуты три, а может, даже пять. Зато советов давала много, например, что рассказывать сплетни нужно только ей).
Итак, с гипнозом сунуться некуда. Нет, конечно, здесь уйма хороших людей и ценных специалистов, мужественно страдающих побочными действиями своей профессии и разнообразными симптомами профессиональных деформаций. Площади Ленина для памятников не хватит. Нет, я на такие подвиги не способна – светить другим, сгорая сам. Я лучше подожгу чего-нибудь, что давно мешает. Итак, я поняла, что психиатром не буду.
И я решила больше никуда на рожон не лезть, ни к кому не обращаться ни за какими советами. А работать тихо, вариться в собственном соку – куда вывезет, пока не запретили для моих благотворительных дополнительных работ использовать гипнотарий.
Гипнотарий был переведен из аварийного здания несколько лет назад в это, сравнительно новое (раньше его занимало что-то наподобие судебной медицины). Все эти годы здесь продолжался вековой ремонт и до конца века он не будет закончен. Гипнотарий был сооружен по пионерской инициативе Филиппа Талантливого в самом хвосте нижнего этажа. Комната – 5 х 5, на полу – остатки паркета. Сначала они были прикрыты старым бордовым паласом, но после отбытия Филиппка палас исчез (возможно, он его увез с собой или его отобрали). Посередине гипнотария монументально возвышалась пара мощных металлических столов (скорее всего, на них когда-то производили вскрытия криминальных трупов); периферию занимала облезлая кушетка и серия старых раскладушек, которые пожертвовала добрая педиатрица Соня с родительских дач (здесь она лечила гипнозом детские энурезы). Шторы отсутствовали, окна смотрели в сад, где по вечерам веселились юноши из старших классов. Отвратительная голая лампочка, напоминающая виселицу, опускалась с потолка, чтобы слепить глаза, а кусочки штукатурки, как осенние листья, падали в кучу таковых на полу. А чтобы дойти до гипнотария, нужно было переобуться в сапоги или галоши: в коридоре постоянно стояли цементные лужи с добавлением мочи (здесь писали психически больные и психически здоровые, ибо туалет был один на всех и вечно занят). Естественно, начальство здесь появлялось редко.
