— Ты уже проснулась, — ласково констатировала девушка, взбираясь на высокую ступеньку этого дома. Она была хрупкая, с теплыми серыми глазами, и всю красоту ее белого лица обрамляли пшеничного цвета волосы. Сложно сказать, сколько ей было на вид лет. Она не была молода, в ней не было этой юной припухлости лица, которое не скрашивалось ни одной мимической морщинкой. Это был скорее тот самый идеальный возраст между тридцатью и тридцатью пятью, когда лицо преобразуется в самый пик своей красоты. Я помню маму в этом возрасте. После никого красивее нее я не видела, хотя, пожалуй, так о своей матери думает каждый ребенок. Да, но она действительно была очень красивая, к тому же она была сильная и смелая. Не такой, как ее львенок, который был совсем не похож на нее.

Сьюзан прошла мимо меня, присела напротив, улыбнулась и указала на тарелку в моих ладонях, добавив: — Ешь.

Дважды просить не пришлось, каша, щедро политая медом, с неимоверной скоростью моего поглощения исчезала на глазах.

— Бедный ребенок… — ее проницательный задумчивый взгляд скользил по моему лицу и телу, — ты, наверное, была еще подростком, когда все это произошло. — Ее слова были скорее не вопросом, а сделанным заключением.

Правда, ребенком я себя не считала уже давно. Обстоятельства заставляли меняться. Иначе было просто никак. Непрошеные картины прошлого всплывали в памяти.

Мне было четырнадцать, когда все это только началось.

Начало — оно не всегда предсказуемо. Кто бы мог подумать, что такая простая на вид простуда, какой-то очередной штамм вируса, обернется таким кошмаром? В мире не сразу поняли, что происходит. Да, поначалу тревожила повышенная смертность, но это списывалось на допустимые погрешности в статистике. Со временем жертв этой болезни становилось все больше, больше и больше. В короткие сроки пандемия накрывала уже целые континенты.

Наверное, нас спасло от заражения то, что мы уехали далеко от мегаполиса — в маленький городишко с численностью не более полутора тысяч человек, откуда была родом моя мама.

Нас было только двое, отца я не знала, родственников не было, да и с такой мамой, которая умудрилась мне заменить всех: и братьев, и сестер, и бабушек, и дедушек, — отец в этой картине был вовсе не обязательным элементом. Хотелось ли мне о нем узнать? Возможно, когда-то давно — да, но вскоре эти мысли о совсем не знакомом мне человеке перестали приходить в мою голову. У меня была она, и этого было достаточно.

Мы жили в небольшом доме, который, правда, не соответствовал всем городским условиям. Крыша местами подтекала, в некоторых местах облупилась краска со стен, оголяя нижний слой цветного покрытия, и все это придавало нашему дому какой-то необычный раскрас, казавшийся мне сказочным. Трубопровод работал через раз, бойлер был сломан, поэтому приходилось постоянно кипятить воду для купаний и стирки, благо был газ, подаваемый из большого баллона, хранившегося в кладовке возле кухни.

Но все же это был дом, некогда любимый моей матерью и чудом сохранившийся в приемлемом состоянии. И в нем нам было хорошо.

Так уж вышло, что меня никогда не прельщала городская суета: слишком много людей, слишком много шума, слишком много спешки. А там можно было дышать полной грудью, вбирая в легкие свежий чистый воздух. Можно было целыми днями пропадать в полях с высокой зарослью травы. Чистое небо, ясные долгие дни и безумно красивые, впечатляющие своей необъятностью и глубиной звездные ночи. По утрам у нас были неспешные заботы о насущных делах, а ночью — вкусно пахнущие костры, горячие ароматные чаи и теплые объятия любимых рук.

Пожалуй, это мое самое счастливое воспоминание о прошлом.

Так прошел год.

Мое последнее беззаботно проведенное время. Память о нем была спрятана глубоко внутри меня, как самое ценное и сокровенное, о той прежней жизни умершего мира.

А потом что-то сломалось, и все покатилось к черту. Магазины один за другим закрывались из-за отсутствия в них продовольствия. Новостные сводки перестали до нас доходить. Электричество, с перебоем ходившее по проводам, отключилось. Связь пропала. Экраны телефонов неизменно показывали отсутствие сети. Вызов не проходил даже до служб экстренной помощи. Как будто в один миг не стало целой веками старательно выстраиваемой системы.

Мы оказались в изоляции от целого мира, не зная, что происходит за границами нашего маленького уютного мирка. Среди людей со скоростью сходящей многотонной лавины нарастала тревога. И мне тоже было очень страшно. Но, по крайней мере, я знала, что у меня есть она. Та, которую никогда ничто не напугает и ничто не сломает. Осознание ее присутствия всегда вселяло надежду, и пока она рядом, я была уверена в том, что со мной все будет хорошо.

Спустя какое-то время люди стали разъезжаться кто куда. И мы тоже последовали за ними. Она нашла группу, их было немного — двенадцать человек, и все они приходились друг другу родственниками. Эта большая семья решила взять нас с собой. По пути мы проезжали множество опустевших городов. Везде одна и та же картина — витрины магазинов пусты, некоторые из них заколочены, людей на улицах не было, а если и встречались, то старательно избегали контакта с нами. На брошенных владельцами бензоколонках нам удавалось выуживать остатки бензина. Топливо было одним из драгоценнейших оставшихся нам ресурсов.

Тревога в лицах нашей группы уже не скрывалась. Мы были вынуждены двинуться в сторону крупного города. Голод толкал нас в эту смертельную ловушку.

Чем ближе мы подъезжали к мегаполису, тем чаще и в большем количестве встречали на дорогах пустые брошенные машины — недобрый знак. Вечерами велись долгие споры на тему — продолжать ли нам ехать дальше или нет, но эти дебаты всегда заканчивались утвердительным «да».

Мы не знали, что приближаемся к самому центру капкана.

Мы не знали, что кое-что изменилось.

Столкнувшись с этими тварями впервые, нам удалось кое-как отбиться. Нам помогли те несколько человек, которые пытались выбраться из этого бетонного лабиринта, в котором мы по доброй воле оказались. И тогда мы впервые увидели, чем оборачиваются последствия укусов этих существ.

Нам объяснили, что сами эти существа некогда являлись теми, кто переболели и выжили, но после этого стали меняться. Они и были носителями новой видоизмененной заразы, поглотившей весь мир.

Поначалу этот процесс был небыстрым: сначала заражение, горячка, выздоровление. Потом объект становился раздражительным, агрессивным. Потом менялся цвет кожи, она бледнела, доходя до светло-серого, как будто постепенно из организма исчезала вся кровь. Глаза мутнели, покрываясь белесой пленкой. Но зрение объекта при этом не страдало. И последняя стадия — пропадал голос. Вместо слов из гортани вылетали жуткие скрипучие звуки, предвещая скорую беду. А потом остановка сердца — клиническая смерть. Объект умирал.

То, что после смерти поднималось, уже не было тем человеком, которым было раньше. Теперь оно хотело только есть — это было его единственным оставшимся инстинктом. Оно не отзывалось, не останавливалось. Оно не узнавало.

Она не узнавала…

Болезненное воспоминание живой картинкой встало перед глазами.

Это я во всем виновата. Ее укусили из-за меня. Все потому, что мне не хватало сил бежать. Она тянула за собой, крепко сжимая в своей руке мою ладонь, спасая от преследовавшей нас толпы чудовищ. Она боролась за меня, как настоящая львица за свое дитя. Прошло несколько дней после нападения.

Я помню ее бледные руки, схватившие меня за края куртки. Ее новое тело, еще не привыкшее к трансформации, действовало медленно, дезориентированно. Потерянный замутненный взгляд, направленный в лицо, смотрел словно бы сквозь меня. Она как будто заново просыпалась, но уже совсем другим существом. Она не слышала меня: ни моих рыданий, ни то, как я умоляла ее вернуться ко мне, ни то, как просила не оставлять меня. Она не узнавала меня. Из ее рта вырывался поток скрипучих звуков. Чья-то рука сзади одним широким жестом обхватила мои трясущиеся плечи. Последовал оглушающий выстрел, окрасивший черной кровью ткань джинсы на моих ногах. Ее кровью. Тонкие пальцы больше не сжимали одежду. Ее не стало.