Ну а дедушка верит, что на земле нужно трудиться не покладая рук, и тогда она даст тебе все, что попросишь.

Сладкий горошек и листовую капусту, перец и огурцы, салат-латук и дыню,

ягоды и персики, а однажды дедушка

говорит:

– Может, я когда-нибудь сумею

вырастить пекановое дерево.

– Бог дает человеку все, что ему нужно, – считает бабушка. – Лучше не просить о большем.

Дедушка только хмыкает в ответ. И продолжает

работать на земле,

получая от нее все, что нам нужно,

и даже больше.

Дети Гуннара

В сумерках, когда замерцают светлячки, дедушка возвращается

домой.

Мы видим, как он медленно идет по дороге, серебристая коробка для ланча ударяется о ногу и позвякивает. Когда он подходит ближе, мы слышим, как он напевает:

Где свадебный ужин нас ждет на столе?

На дереве том, в глубоком дупле, а-ха-ха…

– Добрый вечер, миз Клара, приветствую вас, миз Мэй. Как ваша нога, миз Белл?

Что у вас на ужин, тетушка Шарлотта, наверное, собираетесь угостить меня чем-нибудь вкусненьким?

Его голос гремит по всей Холл-стрит, разносится по дорогам Николтауна, а может, и дальше по всему свету…

Кто знает, может быть, он слышен и тете

Кей

всю дорогу, пока она едет

до Нью-Йорка,

и она думает, не вернуться ли домой…

Когда он уже рядом с домом, мы подбегаем и повисаем на нем, как на дереве, а он начинает громко хохотать.

Мы зовем его Папочка.

Так его называет мама.

И мы думаем, что так и надо.

Наверное, во всем Гринвилле не найдется человека выше нашего Папочки.

И красивее тоже —

его лицо с квадратным подбородком и светло-карими глазами ничем не напоминает наши

черноглазые узенькие личики. Дует сильный

ветер, а его рука, такая теплая и сильная, крепко держит мою, пока я подпрыгиваю рядом.

Он говорит:

– Все вы дети Гуннара. Всегда об этом

помните.

Всегда об этом помните…

Так и проходят наши вечера в Гринвилле,

Папочка

Возвращается домой,

я прыгаю у него на руках,

вокруг остальные,

все улыбаются,

болтают,

все так любят его.

В конце дня

За печатным станком

вместе с дедушкой работают белые.

К концу дня руки у них так перепачканы краской,

что вряд ли их можно отличить от рук негра.

И хотя он их начальник и к нему положено обращаться

«мистер Ирби», они называют дедушку просто «Гуннар».

По их глазам дедушка видит, что многие из них

не понимают, как могло случиться, что ими командует

цветной.

Никогда такого не было. Им трудно привыкнуть.

Юг меняется слишком быстро.

Иногда белые не слушаются его.

Иногда отлынивают от работы.

В конце дня газета выходит, станки останавливают, рабочие ставят в табеле отметку и расходятся по домам, но

в Николтаун возвращаются только

цветные.

Здесь, куда ни кинешь взгляд: направо ли, налево, назад или вперед – всюду увидишь коричневые лица. Город Цветных. Город Негров. Так в двух словах можно сказать про место, в котором мы живем.

Бабушка говорит,

на Юге так везде.

– Раньше цветные жили там, где скажут.

Но сейчас другое время.

И люди прямо-таки рвутся уехать, куда они хотят.

И все равно в тот вечер жизнь в Николтауне кажется мне прекрасной.

Домработницы

Многие цветные женщины устраиваются

приходящими домработницами.

По утрам их черные тела тесно прижаты друг

к другу в переполненных автобусах, которые

едут из Николтауна на другой конец

Гринвилла,

где живут белые.

Об этом нам рассказывает бабушка,

надевая на голову маленькую шляпку,

прикалывая к ней булавку с топазом и

натягивая белые перчатки

на мягкие темные руки.

Два дня в неделю она, как и эти женщины, ездит на вторую работу, которая теперь особенно нужна,

ведь нужно кормить еще четверых,

а денег от работы на полставки в школе больше не хватает.

– И я не стыжусь этого, – говорит она. – Работа

по дому – как раз то, что я умею. Этим я могу

заработать денег для моих детей, так чего мне стыдиться.

Когда она возвращается вечером, ее руки бледные от стирки чужой одежды – «В основном приходится

руками», —

лодыжки отекшие, ведь она целый день на

ногах,

заправляет постели и подметает пол, смахивает пыль с гардин,

убирает за чужими детьми, готовит – всего и не

перечесть.

– Никому из вас не пожелаю такой работы, – говорит она нам. – Я ее делаю, чтобы вам не пришлось этого испытать.

И, наверное, по всему Николтауну дети слышат сейчас те же слова.

– Принесите английскую соль, – просит бабушка, откидывается в мягком коричневом кресле и прикрывает глаза.

Когда в нем сидит не она, а мы с Хоупом и Делл усаживаемся бок о бок, то остается место для кого-нибудь еще.

Мы наливаем теплую воду, добавляем соль, размешиваем, осторожно приносим тазик и ставим у бабушкиных ног. Каждому хочется потереть распухшие бабушкины лодыжки,

увидеть благодарную улыбку на ее лице, послушать ее истории в тишине

комнаты.

– Когда я уходила сегодня из одного дома,

пол был такой чистый, хоть ешь с него, – тяжело вздыхая, говорит бабушка. – Но видели бы вы, что творилось в комнатах, когда я пришла. Будто черти побывали там и перевернули все вверх дном…

Колыбельная

Ночью кажется, что все живые существа соревнуются в том, кто кого перекричит.

Трещат сверчки,

лягушки не отстают и громко квакают в ответ.

Иногда где-то в соснах ухает

невидимая сова.

Даже собаки не улягутся спать, пока не повоют

на луну.

Но сверчки всегда побеждают.

Уже угомонились лягушки,

и сова улетела домой.

Давно умолкли собаки, проиграв битву со сном,

а сверчки все выводят свои рулады,

будто знают, что поют нам колыбельную.

Библейские времена

На полочке у кровати бабушка хранит Библию. Вечером она читает ее, нашептывая что-то, и наутро обязательно рассказывает нам,

как Ной слушал слово Божье, узнал о потопе и взял на свой ковчег по паре всех зверей. И когда вода обрушилась на землю, он спасся,

а все грешники утонули.

И мы тоже спаслись, ведь сейчас утро, а значит, Бог услышал нас, и из Николтауна до него донеслись наши вечерние молитвы:

– Иегова, смилуйся и даруй нам новый день!

Еда забыта. Моя рука с теплым печеньем, пропитанным маслом, останавливается на полпути ко рту.

– Сколько же воды вылилось на землю, если все грешники утонули? А как они обманывали и грешили? А в потоп были гром и молния? А почему Ной не боялся, что кобра его укусит, или бык забодает, или пчела ужалит?

Нашим вопросам нет конца,

но еще больше нам не терпится послушать, что было дальше,

поэтому, когда бабушка говорит:

«Да помолчите вы! Дайте досказать!» —

мы умолкаем.

Мечты Иакова о лестнице в небо, Иисус в окружении детей. Моисей на горе, глас Божий среди бури и огня и заповеди на каменных скрижалях. Даже Саломея поражает наше воображение своим желанием получить человеческую голову на блюде – как можно пожелать такого, да еще и жить дальше как ни в чем не бывало?