– Дядюшкин сынок, – медленно проговорил Танкред. – Тебе следовало сказать: дядюшкин сынок, потому что Боэмунд де Отвиль, князь Тарентский, является моим дядей и я ношу это имя в его честь. Мой отец, Эд Бонмарши, даже не вступал в армию.

После чего он ослабил давление на руку молодого человека.

Тот мгновенно обернулся, и двое мужчин оказались лицом к лицу. Тишина в каюте, казалось, весила многие тонны. Льето побагровел, пригнулся и готов был броситься в бой. Несколько мгновений он неподвижно стоял, весь подобравшись, потом вроде бы расслабился. Распрямился и так же неожиданно, как впал в ярость, расхохотался. Искренне и простодушно.

– Дядюшкин сынок! Классная шуточка! – Он дружески хлопнул Танкреда по плечу. – С чувством юмора у тебя все в порядке, христианин. Вот и отлично, значит, с тобой мы не заскучаем.

Все тоже рассмеялись, и напряжение спало. Явно удивленный, Танкред еще некоторое время разглядывал его, после чего как ни в чем не бывало снова принялся раскладывать свои вещи. Льето вернулся на место, подмигнув брату, который ответил ему мрачным укоризненным взглядом.

– Не можешь обойтись без своих выкрутасов, да? Тебе обязательно надо выставиться перед всеми, пусть даже подравшись с человеком, которого ты вовсе не знаешь!

– Я его знал, он же знаменитость, – проказливо возразил Льето.

– Вспомни, мы должны сражаться во имя Господа, а не ради собственного тщеславия.

Льето возвел глаза к небу и не без иронии сложил ладони:

– О, прости меня, дорогой брат. Mea culpa, mea maxima culpa![13]

Кое-как покидав вещи в шкаф, Танкред Тарентский вышел из общей каюты и направился к Центральной аллее.

Этот огромный коридор шел почти вдоль всего корабля. Туда вели практически все соединительные артерии, и его же использовали многие транспортные линии. Размеры коридора варьировались в зависимости от зоны, но могли достигать тридцати метров в высоту и пятидесяти в ширину.

Если двигаться по ней, Центральная аллея производила впечатление изборожденного переходами и мостиками бесконечного огромного ангара, края которого не было видно; на нее выходили прилегающие этажи, выставляя напоказ свое содержимое, так что в целом создавалось впечатление домов, разрезанных гигантскими ножницами. Здесь туба шла в высоте, но даже с самого низкого уровня можно было расслышать характерный шум ее магнитной тяги.

Повсюду кишела куча народа, стоял непрекращающийся гул голосов. Но каждый был занят делом, и никто не прогуливался. Отправка явно близилась.

Пораженный размерами окружающего пространства, Танкред долго шагал без всякой цели, просто любуясь техническими достижениями человеческого гения, встречающимися здесь на каждом шагу, и проникаясь по дороге столь знакомой атмосферой лихорадки и возбуждения, которая всегда предвещала начало крупной кампании. Потом он вспомнил об изначальной цели своего ухода из зоны кают: найти общественный терминал. Всего через сто метров он его обнаружил. Какая-то женщина уже сидела за пультом и была полностью поглощена разговором; Танкред остановился позади и стал ждать своей очереди.

Мысли его вернулись к недавнему столкновению с солдатом. В тот момент он не мог понять, с какой стати этот молодчик без всякой причины набросился на него на глазах у всех остальных, прекрасно зная, что имеет дело со своим будущим командиром. Однако теперь, когда напряжение спало, ответ показался ему очевидным: тот метил свою территорию.

Солдат стремился произвести впечатление на товарищей по оружию и с самого начала заработать репутацию крутого парня, атаковав наиболее знакового из всех – единственного класса Четыре в отделении. Танкреду такой поступок показался глупым, но ему была хороша знакома подобная манера поведения, часто встречающаяся в армии. И все же в случае с этим парнем он невольно признавал, что для того, чтобы вот так накинуться на метавоина, требуется определенная смелость. К тому же простота, с какой тот, без стыда и гнева, признал поражение, показалась Танкреду признаком здорового духа. И хотя он пока не был знаком с этим гигантом с фламандским акцентом, тот уже пробудил его любопытство.

Женщина невысокого роста, за спиной которой он терпеливо дожидался, ласковым голосом обращалась к собеседнику на панели терминала. Что-то в ее повадке – может, манера склонять голову набок – вызвало в памяти Танкреда образ его матери, Эммы де Отвиль. Он увидел ее такой, какой она встретила его в их фамильном замке по возвращении из предыдущего похода. Как всегда, когда он появлялся в родовом поместье между двумя военными конфликтами, в ней странным образом боролись разочарование и радость, глаза ее были полны любви, а в голосе звучал укор.

Их разговор перед его отбытием на «Святой Михаил» был тому лучшей иллюстрацией. Хотя это была далеко не первая военная кампания, в которую он отправлялся, мать по-прежнему не могла смириться. Да и кто на ее месте мог бы спокойно видеть, как сын уходит сражаться? Но на этот раз все было даже хуже, чем обычно.

Она много плакала, уговаривая его отказаться ехать и остаться на Земле. По ее мнению, он уже достаточно потрудился ради расширения границ Новой христианской империи, так что одним походом больше, одним меньше дела не меняет. Танкред не выносил ее слез, особенно при отце и сестре. За последние годы он очень редко навещал свою семью, и всякий раз, когда он возвращался в родовое гнездо, мать, конечно же, была счастлива его видеть, но рыдала долгими часами при мысли, что вскоре сын опять отправится на фронт. Молодому человеку было тяжело оставлять ее в таком состоянии, и он вынужден был обещать, что после окончания крестового похода всерьез подумает об уходе с действительной военной службы. В прошлом он уже давал подобные обещания как минимум полдюжины раз и тут же забывал о них, едва закрыв рот. Однако на этот раз данное им слово вызвало у него неприятное чувство, как если бы теперь он всерьез опасался, что его придется сдержать.

Вся семья поехала в Нахор проводить его, но родители предпочли не заходить в космопорт из опасения, что нервы Эммы сдадут на глазах у всех. Семье их ранга не подобает давать повод думать, будто она не оказывает крестовому походу полной и искренней поддержки. Поэтому родители попрощались с ним перед выходом на посадку, а вот его сестра Ниса пошла вместе с ним к стойке регистрации офицерского состава, чтобы провести с братом несколько лишних минут, пока он стоит в очереди.

– Мать никогда не смирится, верно? – сказала она Танкреду.

– Никогда, ты права. Как и не откажется от попыток при каждом моем возвращении домой убедить меня уйти с действительной службы.

– Может, однажды ты так и сделаешь?

Порыв сквозняка бросил один из локонов на лицо Нисы. Танкред мягко отвел прядь и заложил ее вместе с другими сестре за ухо.

– Не знаю. И что я буду делать целыми днями? Думаешь, нам еще не поздно снова играть в рыцаря – убийцу ведьм в папоротниковом лесу?

При этом воспоминании лицо сестры осветилось.

– А почему бы и нет? Ты и впрямь стал великим воином, зато не знаешь, что я стала ужасной ведьмой!

– Нет, прекрасно знаю.

– Грубиян! – бросила она, рассмеявшись.

Танкред был счастлив видеть, что хоть толика радости вернулась на лицо сестры. Пусть она, в отличие от матери, явно этого не показывала, но он знал, что Ниса за него тревожится. Вся семья привыкла видеть, как он уезжает на войну, но эта кампания к звездам таила в себе куда больше опасностей, чем сражения на средиземноморских склонах.

– Ты мог бы управлять родовым имением, – заметила она, вновь обретя серьезность.

– Наш отец уже это делает, и я не собираюсь занимать его место. И потом, разве я похож на управляющего? Организовывать сбор урожая, продавать рассаду ультрапонных культур или концессии на пошлины, поднимать налоги на фабрики и тому подобное?

– Да, на мой взгляд, очень даже похож. Мне даже кажется, что тебя первого удивит, как скоро ты начнешь получать от этого удовольствие. А что до отца, он будет только счастлив передать тебе эстафету. К тому же я могла бы тебе помогать…