Герр доктор знаком остановил его.

- Ах, мэтр! Прошу вас. Позвольте вашему клиенту самому ответить на вопрос.

- Самому? - спросил я, поочередно, глядя на них. - Вы навязываете немыслимые законы и хотите, чтобы я вам объяснил их?

Я был взбешен, горечь подступила к горлу, будто я съел неудобоваримый обед.

- О Боже, с меня довольно! Прекратим этот фарс и перейдем к исполнению приговора! Закончим на этом. Spurlos versenrt. Посадите меня в кресло и пустите ток.

Медик явно заинтересовался.

- Правда? Это все, чего вы желаете? Конец - и все? Исполнение приговора без объяснений?

Нет, я не хочу. Внезапно, будто прозрев, я понял, что не желаю быть уничтоженным без определения вины. Быть наказанным за преступление логично. Но понести кару из-за тотого, что совершено преступление и кто-то должен расплатиться...

В припадке бешенства я выложил все это доктору, извергая аргументы и топя их в потоке слов, будто мог убедить его в чем-то, доказать всю чудовищную несправедливость, жертвой которой я стал. Он, серьезно склонив голову, выслушал меня, будто хищная птица в предвкушении трапезы.

- Naturlich, - гоготал он. - Конечно. Чудовищная несправедливость. Права гражданина и человека. Гонения. Да, да, мой друг. Достаточно нагнать на вас страха, и вы показываете свое истинное лицо. Демосфен! Но все перлы мудрости ничего не смогут изменить в уличающих вас фактах. И вскоре вы будете мертвы, чтобы смыть преступление. Уясните это и согласитесь. Откажитесь от нелогичных аргументов и не настаивайте на том, что жертва вам незнакома, и, следовательно,...

- Я повторяю...

- И, следовательно, у вас не было никакого повода послать в неё пулю. Но вы - то её знаете. Только что вы были готовы вспомнить её имя. А затем решительно заблокировали свою память.

- Решительно возражаю! Это последнее слово, которое можно использовать в моем случае. Все, что произошло...

- Молчать!

- Господин председатель, вы возводите напраслину.

- Правда? - удивился герр доктор, оскалив пожелтелые зубы. - Ну, может быть, если ваш сын сможет присутствовать на этих слушаниях...

- Нет!

- Вы готовы на все, лишь бы это не произошло?

- Да. Я сделаю все, что угодно.

- Ах! Тогда опознайте свою жертву, Пит, мальчик мой. Вы уже готовы вспомнить её имя, если пройдетесь по Стречет в сопровождении своей датской проститутки. Поразмыслите. Вспоминаете? Имя. Странное имя... Какое?

Он приближается ко мне, и я вновь отступаю, чтобы не вдыхать его тошнотворное дыхание.

Имя.

Ее имя. У неё было имя.

- Карен?

- Не говорите глупостей!

- Тот истощенный манекен? Та, с забавным пуделем?

- Но я никогда не знал её имени.

- Для этого нет причин. Сделайте усилие.

Немыслимая игра, игра в вопросы. Единственную зацепку мне дает слово Стречет.

Стречет.

"Ботик".

- Герда, - говорю я. - Это может быть только Герда.

- Вы отлично знаете, что нет!

- Да. Вы правы. Подождите...

Я безнадежно ищу имя, пытаюсь вспомнить его. Мимолетное, неуловимое, оно крутится в моей голове, на кончике языка, ускользает от меня. Необычное, греческое. Или что-то в этом роде. Странное. В моих ушах стоит грохот; я глохну. Я ищу, протягиваю руки к этому имени, я ухватываюсь за него.

- Дэдхенни! Вивьен Дэдхенни!

Да! О, да! Ну да! Я отлично его помню.

Вивьен Дэдхенни.

Подружка Карен.

Но ни той, ни другой сейчас нет рядом со мной в номере "Регала". Нет никого, только я и посыльный, готовящий прохладительные напитки и закуски. Я абсолютно не знаю вкусов семидесятилетнего нобелевского лауреата, к тому же безнадежно больного, потому я заказал все в ассортименте. У меня создалось впечатление, что графинчиков и бутылок хватит на целый полк. А тут ещё новая забота. Я подготовился к этой встрече и просмотрел основные произведения старика, те, которыми пичкали в университете. Великолепно. Пока великолепно. Но Андерс Грандаль, - только сейчас я заметил, что позабыл об этом, - всегда был сторонником простой жизни, чуждался роскоши. Если он остался верен своим пристрастиям, вполне возможно, используя любимое выражение Карен, что он противник люкса.

И если он найдет мой номер слишком роскошным, учитывая ещё и этот стол, то переговоры полетят ко всем чертям.

Приехал Винс Кенна, осмотрелся. Он несколько скован, ему нужно немного выпить, чтобы справиться с депрессией, чтобы набраться храбрости.

- Он не приезжал? Ты сказал, что он будет у тебя в три часа, а уже три с четвертью.

- Он прибудет, когда сочтет нужным. Успокойся.

Винс осмотрел стол.

- Ты не говорил мне, что затеваешь банкет.

- Он будет не один. С Грандалем придет его агент и ещё кто-то.

- И я.

Винс склонился над столом, указал на бутылку во льду и повернулся к официанту.

- Джин с тоником. Mucho джин.

- Это не джин, сэр. Это шнапс. Аквавит.

- Это походит на джин.

- Аквавит, сэр, - с нахальством обслуги, не боящейся увольнения, повторил тот.

- Тимьяновая водка, - пояснил я Винсу. - Попробуй. Это наведет на размышление о неординарных вкусах.

Винс - парень, путешествующий по миру и мечтающий найти всюду американский хлебный мякиш в целлофане. Как говорится, можно вытащить обывателя из страны, но нельзя вытянуть страну из обывателя.

Он попробовал аквавит и не нашел его неудобоваримой. Усевшись в кресло со стаканом спиртного, принялся изучать меня сквозь полуприкрытые ресницы.

- Что за новая слабость к лауреатам? Вначале в Париже ты отлавливаешь лауреатов гонкуровской премии, а теперь этот Грандаль. Что все это может значить? Ты считаешь, что мои романы недостаточно классны для вашего каталога?

Он забарабанил пальцами. До сих пор автором номер один в каталоге коммерческой беллетристики издательств Макмануса и Нэйджа был Винсент Кенна, яркий пример удачливого бумагомарателя. Он писал отвратительную вульгарную прозу, нечто вроде напичканных порнографией романов для дам известного возраста; описывал наивного провинциального простака, наблюдающего за людьми большого города сквозь замочную скважину. Он создал большую серию произведений с прозрачной интригой, напичканных разными знаменитостями, весь замысел которых состоял в том, чтобы читатель и критика нашли соответствующий аналог в реальной жизни.

Мои отношения с Винсом основывались на обоюдном недоверии. Вытащив Винса Кенну из рядов заурядных писак, показав ему, как извлечь из минимума таланта максимум возможностей для создания бестселлеров с миллионными тиражами, почему-то я создал у него впечатление, что обязан ему успехом. Девять десятых времени он проводит во вневменяемом состоянии, но в последнюю десятую, когда его парализуют душераздирающие сомнения, у него не хватает времени на поиски другого издателя. И тот факт, что он принадлежит мне ( телом может быть и нет, но душой - точно ) укрепляет мое иногда неустойчивое положение у Макмануса и Нэйджа. Я третий номер в издательском доме - после Макмануса в Нью-Йорке и Нэйджа в Лондоне, пока старина Винс продолжает издаваться у них. Святая простота!

Поэтому я сказал ему, прикрывшись безразличием:

- Не будь параноиком, Винс. Разве стоит раздражаться из-за того, что ты будешь фигурировать в том же каталоге, что и Андерс Грандал?

- Нэйдж сказал мне, что издает его полное собрание сочинений. Двадцать томов. По приличной цене.

- Он никогда не видел своих произведений на английском, хотя заслуживает этого. Не расстраивайся. Придет и твой час.

- Ты хочешь, чтобы я в это поверил?

- Послушай, Винс! Переиздание полного собрания сочинений автора - его погребальный памятник. При, вручаемый тому, с кем уже покончено.

- Ну да? - прошептал он, размышляя. - Неужели? Ну ладно...

Он поднялся, повернулся к столу и взбесил официанта, роясь среди так тщательно расставленных приборов в поисках чего-либо удобоваримого, типа сэндвича с арахисовым маслом. В конечном он решился и налил себе ещё стаканчик живительной влаги. Потом растерянно посмотрел на меня.