- Когда это началось?

- С заявления лидера умеренно-правых, почти четыре месяца назад. Две недели в столице все бурлило, но агентам удалось погасить эти настроения. И так уже было решено, что пока мы не окажемся, как сказал Вождь, «на пороге победы», все останется по-прежнему. Любое изменение может повлечь дестабилизацию ситуации, и это может коснуться даже тех, кому она выгодна. Так что следующий этап начнется с новости о смерти короля или капитуляции основных группировок королевских войск. А пока мы ненадолго можем вздохнуть спокойно и не оборачиваться назад, и не бояться поймать пулю в спину.

Альдерус сгорбился и оперся носом о кулак, покачиваясь на стуле. Глаза его блестели, отражая блик окон от уличного фонаря, что придавало ему вид действительно демонический. Трогать его в такие моменты было нежелательно, - он очень не любил, когда ему мешали размышлять. Установилось недолгое молчание, нарушаемое лишь шуршанием ветра за окном.

- Может, ты знаешь, сколько времени осталось? – осторожно спросил Ритемус. Альдерус вздохнул, медленно распрямился и посмотрел на него искоса.

- Если бы я знал, сказал бы сразу. Или нет – чтобы не ублажать чужие уши. Я и сам хочу знать. Но что-то подсказывает мне, что времени совсем не осталось.

- Мы сможем решить дело бескровно?

- Думаю, да. Если и у них хватит благоразумия.

Ритемус тяжело и громко вздохнул, и потянулся во весь рост и с перекошенной и растерянной миной уставился на пол.

- Если все пойдет по плану, нас с тобой это не коснется. Хотя насчет тебя не знаю - про тебя в газете писали, кажется?

- Да, через несколько месяцев после того как я передал форт «возрожденцам» и вывел своих людей с фронта… - Ритемус встал с кровати и подошел к балконной двери, разглядывая иссиня-черное небо. - Да, я как раз вернулся на фронт, но Люминас посчитал, что окажет мне услугу, если даст мне отдохнуть, познакомит меня с людьми из Ставки и отправит на запад. Он ошибался – за полгода я настолько привык к холоду, морозу и снегу, что до сих пор не могу привыкнуть к жаре, - он усмехнулся, вспомнив о друге, - он же у нас замначальника отдела военной пропаганды министерства культуры, и решил далеко не ходить за материалом. Надеюсь, обо мне никто и не помнит – слава мне ни к чему. Никогда этого не понимал – от нее один вред. Как будто можно получить удовольствие от того, что тебя узнают на улице, пишут в газетах и говорят по радио. Знаешь, когда меня он таскал за собой по Ставке, я часто думал, что так и с ума сойти можно – пройдешь по улице, а со всех сторон в тебя пальцами тычут и возносят мысленно выше небес, а на деле никто не понимает, что на твоем месте могли быть они, стоило бы судьбе чуть подтолкнуть человека к другому повороту на жизненном пути. Но ты-то знаешь, что, в общем-то, не отличаешься от них ничем – рожден на этой земле, вскормлен своей матерью, играл с ребятами на обычной улице, учился в обычной школе, и занят был на неприметной работе. И тогда понимаешь, что люди, - восхищаются ли они тобой или завидуют, - сознательно или нет, унижают себя, и всякое уважение к остальным пропадает совершенно. И вот здесь начинается самое страшное - ты постепенно тоже начинаешь мыслить себя как нечто отличное от простой частички социума. Неважно, считаешь ты себя чем-то большим или меньшим – тебе не дают жить собственной жизнью. И тишина, и спокойная жизнь становятся только словами. И тогда остается два выхода – либо прятаться, либо подстраиваться под рамки возносящих тебя. Прятаться – не выход, ибо можно свихнуться от одиночества и паранойи, а быть игрушкой почитателей – бесчестно и подло по отношению к самому себе. Если тебя от пресыщения славой не стошнит и не захочется уйти в себя прочь, то будь готов и помни, что всякая игрушка надоедает. И в какой-то момент ты остаешься поистине одиноким и никому не нужным, и когда просишь своих бывших идолопоклонников о привычной порции восхищения – но нет! – тебя не просто не замечают, от тебя отпихиваются ногами и плюют в твою сторону, потому что новая звезда затмила тебя, а ты остался кучкой выгоревшего пепла. Так что скромность – дар божий, я считаю. Но ей тоже надо пользоваться в меру. А вот Люминас, кажется, даже рад тому, что ему приходиться крутиться в высших офицерских кругах?

- Что поделать, такая работа. Как говорится, от судьбы не уйдешь, - сказал Альдерус со странной улыбкой.

- В каком смысле – от судьбы?

- А разве он не говорил? Он у нас из дворян. Причем не из мелкопоместных, а с неплохой родословной лет в шестьсот или семьсот, и часто представители этого рода занимали положение в Королевском совете приближенное к государю.

Ритемус нахмурился.

- Он намекал, говорил, что его отец и дядя в Фалькенарскую попали в опалу, и он вместе с ними уехал из страны насовсем. Но вот как он смог пробиться до такого поста при республике? Я слышал, что на нашу сторону нередко переходят аристократы, но обычно они все остаются в тени, и их все недолюбливают – и командование, и, что называется, рядовые члены партии.

- Потому что он навоевал за свою жизнь за целый взвод, и до Фалькенарской тоже. Он участвовал почти во всех революциях за последние десять-двенадцать лет, и у него огромный опыт боевых действий. В том числе год на Фалькенарской, пусть и с перерывами. Это, я думаю, он тебе говорил. А не боится его никто, потому что он во власть не стремится. Вернее, это он так говорил. И в правительстве пока могут не опасаться, что он примется свергать власть и устанавливать свое правление. А за ним пойдут.

Да и вообще, так уж пошло, что у него в роду сплошь и рядом меценаты, причем либеральных взглядов. Тут своим умом дойдешь, что к чему. Подробнее у него спросишь, я тоже не все детали знаю, и не хочу такие подробности без его ведома разглашать. Не всякому приятно слышать, что у него за спиной разглашают подробности его прошлого. Но суть в том, что его и искали, и шантажировали, травили, но он не сдался, и тем самым и получил уважение партии. Наверное, нам пора заканчивать. Через полчаса начнем наше маленькое заседание.

- А как ты прибился к республиканцам? – спешно спросил Ритемус у встающего со стула Альдеруса.

- Я… - он замолк, косясь глазами по сторонам и задумчиво покачивая головой, - моя история самая обычная, как у большинства, - воевал, разочаровался, вступил в ряды и снова воюю. Вкратце так.

- Постой, последний вопрос. Позволь мне завтра с утра… - Альдерус уже выходил из комнаты, и, остановившись, не оборачиваясь, отрывисто сказал:

- Езжай. Мне Люминас говорил об этом. Я дам тебе своего шофера.

Через час после рассвета Ритемус уже сидел на заднем сиденье автомобиля. В машине были только он и шофер. Перед поездкой он подошел к шоферу, чтобы объяснить дорогу, и тот ответил, что знает дорогу, потому что тоже жил здесь.

- У вас, наверное, там тоже кто-то есть?

- Из родных? Нет, - равнодушно ответил шофер. Он ехал по пустым переулкам, избегая выезжать на открытую улицу, лишь иногда сворачивал на чистый асфальт затем, чтобы объехать закисшую колею или брошенную прямо посреди дороги телегу без лошадей. Дома в таких переулках бросались глаза даже не своей надлежащей ветхостью, а несколько нарочитой заброшенностью – внутри дворов люди работали в ухоженных огородах, сидели и разговаривали на лавках, но это было заметно только при ближайшем рассмотрении – основное поле зрения занимали покосившиеся заборы, оплетенные вьюном, а по периметру огородов рос бурьян в человеческий рост. С обоих сторон его до ворот тянулась трава в человеческий рост, по крышам домов, словно плесень, разлегся пышными островами мох. Стенам, казалось, тоже осталось недолго с их огромными трещинами и желтыми пятнами сырости. – По батальону несколько товарищей, знаю, лежат в левой части кладбища, и все… Вы сможете найти могилы?