Через квартал начиналась торговая площадь. Не сказать, что лавки были забиты съестным или предметами обихода, но для захолустного городишки это было вполне неплохо. Из любопытства он подошел к мясной лавке, и посмотрел на гирлянду окороков, развернувшуюся под козырьком.
- И за сколько один продаешь? – поинтересовался он у торговца – усатого толстяка в вымазанном красным переднике. Тот назвал цену, и Ритемус чуть не отшатнулся – больше цены были только на второй год после войны, когда инфляция достигла наивысшего пика.
- Можно бартером, - подмигнул мясник. – Теперь многие меняют – так гораздо надежнее. Что у тебя есть?
- Нет, спасибо, это я так… - и отошел, деловито почесывая затылок. После этого короткого диалога стала вдруг заметна худоба проходивших мимо людей – впалые щеки и серые лица так и бросались в глаза, и теперь невозможно было бросить взгляд, чтобы не видеть их – лишь изредка здесь встречались полнотелые богачи, которые могли позволить себе не экономить на питании, и этот контраст был столь заметен, что внутри поднималась, смешиваясь с обидой, злоба, и хотелось подойти сзади, обхватить эту толстую шею и сдавить ее до хруста, и отпустить обмякшее тело падать на землю, и оставить на разграбление. Мысль становилась заманчивее с каждой секундой, но она быстро исчезла, испуганная доносящимся из потока людей знакомым звуком марширующих сапог, и Ритемус почел за благо затерять среди зевак, столпившихся у хлебной лавки.
Он улыбнулся сам себе, смотрясь в тусклое отражение витрины – что же это с ним? С каких это пор он вдруг решил заделаться народным мстителем и убивать богатых? Раньше он воспринимал подобное как нормальное явление, пусть и несправедливо, а теперь при виде одетого со вкусом человека в толпе оборванцев что-то щелкало внутри. Наверное, общение с Люминасом за последние недели не прошли даром. Он был с ним почти каждый день – его покровитель посвящал Ритемуса в свои планы, в планы партии и командования, помогал с отправкой людей из его отряда домой – не всех, конечно, лишь тех, что жили вдалеке от границы с Минатан. Выживших из Доламина, в том числе Валеруса, получившего медаль «За храбрость», отправили домой. Ритемусу подобное времяпрепровождение, пусть оно было весьма увлекательным и полезным, не слишком нравилось – он подозревал, что Люминас покровительствовал ему не только из благодарности, и что за оказанные благодеяния ему когда-то придется отплатить, - а пока он не мог ни на что повлиять и ему оставалось плыть по течению. Идеологическую составляющую политической программы республиканцев они почти не обсуждали, хотя Люминас порою всучивал под шумок Ритемусу какую-нибудь книжицу, чтобы тот понял, в какой среде ему придется в скором времени жить. Разумеется, о подробном прочтении речь не шла – его тошнило от пафоса и безаргументированности суждений вкупе с полной и безоговорочной верой автора в них, призванной, по-видимому, заставить поверить в них и читателя. Он пролистывал их, иногда цепляясь взглядом за места, где содержались действительно стоящие мысли, и помечал их карандашом, дабы заверить Люминаса в своей возрастающей в геометрической прогрессии «приверженности к делу установления мира, демократии и процветания в стране», как гласила одна из выдержек, над которой Ритемус горько пошутил: «Боюсь, все будет именно в такой последовательности, никак не одновременно»… Однако уже в первый раз, когда он решил показать свои приобретенные навыки по теоретической части, это прошло совсем не гладко, и Люминас дал ему понять – Ритемус обязан не проникаться идеями, но работать во имя их – этого будет вполне достаточно.
И все-таки что-то в нем незаметно отложилось… Сначала это испугало его, но потом он успокоил себя, мол, в этом нет ничего страшного, ведь он уже служит республике, и неудивительно, что ее идеи поработят и его. И все привычнее становилась мысль, что республиканская партия одержит верх над оппонентами, хотя сводки с тайных фронтов доносили, что «Союз Возрождения» становится все могущественнее из-за притока переходящих на их сторону королевских войск. Впрочем, эти думы как-то забывались, и временами он непроизвольно размышлял, как будет обустраивать свою жизнь в послевоенных реалиях, которые были бесконечно далеки…
Лязгающие шаги раздались совсем близко, и Ритемус, обливаясь холодным потом, уставился на ценники, и вновь едва не раскрыл рот – даже хлеб стоил непозволительно дорого, если прикинуть, почти в двенадцать раз дороже цен перед началом первых бунтов. Или даже пятнадцать? Всего и не упомнишь. Такими темпами город сам вымрет через месяц, и победители спокойно пройдут по раздувшимся от водянки трупам с голодными глазами. Патруль прошел мимо. Ритемус пошел в противоположную сторону, и, выйдя с торговой площади, тут же забрал слова о вымирающем городе – на краю проезжей части стояла телега с хлебами и сахаром, из которой солдаты отдавали по одной буханке хлеба и насыпали из небольшой жестяной кружки грамм сто сахара в узелки, которые страждущие приносили с собой, в одни руки. Получить дважды еду не удавалось – женщина с мальчишкой повязала на голову платок и сняла шаль, дабы быть не узнанной и вновь встала в очередь, но, когда она подошла, охраняющий без слов оттолкнул ее в сторону и встал на место, не обращая внимания на ее мольбы вперемешку с проклятиями.
До сих пор работали лавки, рестораны, парикмахерские, прачечные. Посетителей в них было немного, а иногда и совсем не было, но это не мешало разведчику возрождать в памяти картины, не виденные им почти два года, и от смеси полузабытых запахов едва не шла кругом голова.
- Ну, чего стоишь? Или заходи, или иди, не загораживай проход! – сказал прохожий. Ритемус понял, что застрял посередине тротуара перед самым входом в ресторан и поспешил отойти в сторону. Убранство внутри оставалось довольно приличным, хотя мебель и стены хранили следы давнего опустошения: пятна, выщерблины и облупленная по углам штукатурка на потолке.
Немного осмотревшись, Ритемус двинулся дальше. Нужно было приступать к главной части задания, а он понятия не имел, где искать Таремира. Известно лишь то, что он офицер в военной администрации города, и ни буквой более.
Патрулей он опасался, хотя ни один из них не проявлял чрезмерной активности, и при каждом удобном случае прятался в толпу. Таким манером он добрался до перегороженной улицы с блокпостом. На шлагбауме висела табличка: «Вход воспрещен. Нарушителей ожидает расстрел». Улица была застроена старинными зданиями, еще начала прошлого, а быть может, и позапрошлого веков – их массивные стены, конусообразные окна верхних этажей и зубцы по верхам придавали им схожести с крепостями. Крыльца были обложены мешками с песком высотой почти в половину человеческого роста, и как раз к одному из зданий подъезжало несколько машин. Когда они остановились, к ним мигом подбежали солдаты и открыли двери. Изнутри вышли люди, и взгляд Ритемуса тут же зацепился за одну фигуру, стоявшую боком к нему и разговаривавшую с другим офицером. Это мог быть только Таремир, но Ритемус нерешительно всматривался, пытаясь различить черты лица. Он подошел чуть ближе, вплотную к перекрывающему улицу забору из проволоки, и тут сбоку прогремел голос:
- Ты чего тут забыл? Читать разучился? – спросил пожилой солдат. В усах и волосах осталось несколько седых нитей, остальное покрылось белым. Взгляд вовсе не был враждебным – оно излучало разве что любопытство. Позади стояли два солдата помоложе.
- Это ведь Таремир? – показал рукой Ритемус в сторону уходящих в здание фигур.
Охранники переглянулись.
- Кажется, он, - прищурился молодой солдат, которому едва ли можно было дать двадцать лет. – На кой он тебе сдался?
- Однополчанин он мой был, - рассказал Ритемус легенду, состоящую на половину из правды и на половину из лжи, - При Гиремасе меня в плен партизаны бунтарские взяли, когда мы болота тамошние зачищали, потом бежал, тоже в партизанском отряде против них воевал, потом решил уйти от войны, и доныне скитаюсь. Однажды услышал его имя, спросил, и узнал, что он здесь, в администрации.
