В окно постучали. За изморозью угадывалось лицо пастора, жестом манившего Ритемуса на улицу.

- Разрешите мне провести обряд упокоения души повешенного? – спросил пастор.

- Ни в коем случае, - твердо ответил Ритемус, изменившись в лице, и развернулся к двери.

- Но он чтил законы Господни и исправно молился…

- Мне плевать, был он или не был праведником! – прорычал Ритемус, - Он был предателем, и ничего не заслуживает, кроме собачьей смерти!

- Но Господь…

- Нет!

- Даже пленным фалькенарцам во время той войны было позволено отпускать грехи и молиться за упокоение их душ! - раздраженно пробормотал пастор.

- Они были достойны этого! Они дрались с оружием, а не жрали в три горла и ныли. Надеюсь, за наших погибших товарищей вы помолились?

- Да.

- Хорошо. Идите спать, пастор, - и уже взявшись за дверную ручку, услышал:

- Он был достоин этой смерти не больше, чем остальные! Почему именно он? Неужели вы думаете, что одним лишь насилием можно добиться подчинения?

- Ласка и добродетель по отношению к ним сейчас будет намного губительнее. Если бы я пришел к вам до мятежа, быть может, и согласился бы, что проповедь – тоже эффективное лекарство. Но его надо принимать аккуратно, дабы не слишком размягчать людей, иначе как они будут сражаться? Можете прочесть минатанцам речь о грехе человекоубийства, - он показал рукой в направлении Рателана, - Попросите их покинуть нашу землю. Господь вас сохрани.

- Не богохульствуйте, Ритемус! - затряс он кулаками, прижатыми к груди. – Вседержец покарает вас когда-нибудь за эти слова!

- Покарает. Обязательно покарает. В этом я абсолютно уверен, - добавил он серьезным тоном. – А теперь забудем об этом, и идите отдыхать – завтра новый трудный день.

Пастор молча кивнул головой и медленно пошел к своему дому. Ритемус вернулся за стол и продолжил размышлять над предоставленной Ауматом и Булевисом информацией относительно коллаборационистов. Похоже, пришло время намекнуть, что они поспешили с выбором…

***

Из всех щелей вылетал серпантин дыма, увлекающий за собой языки пламени и клочья пепла. Вокруг бегали люди и бросали в раскрытые двери снег лопатами, руками, ведрами. Особенно выделялся бабий визг, который был тем сильнее, чем больше становилось пламя, и голоса на разный лад причитали, мол, за что господь послал им такие несчастья? Мужчины отгоняли их вместе с детьми, которые норовили улизнуть от матерей, чтобы посмотреть на огонь поближе. Над крышей с гневным шипением взвился гребень пламени, шевелящийся, словно вставшие дыбом волосы у устрашенного, что еще больше усилило панику.

Ритемус невольно искоса посмотрел на Вомеша – огромное пламя отражалось в его зрачках, неподвижно уставленных на творение его же рук, и в них легко читалось полное удовлетворение. Пусть, думал Ритемус, он это заслужил. Вомеш под покровом темного предрассветного неба с парой людей Тумасшата подкрались к амбару, и миновав заснувшего на крыльце соседнего дома сторожа, выставленного здесь, чтобы встречать минатанцев, если те вдруг нагрянут, сняли засов, набрали несколько мешков зерна, которого почти не осталось после недавней реквизиции противником, зажгли фашины хвороста и отошли за холм, где ждали остальные. Сторож проснулся лишь через несколько минут, учуяв запах дыма и услышав сильный треск изнутри, и криком поднял всех. Вся деревня принялась тушить пожар, но огненное жерло не утихомиривалось, кипело внутри до самого рассвета, пока не загорелась крыша амбара с заполненным сухим сеном чердаком.

Пожалуй, Вомеш, был единственным, кому это было по душе – он и вызвался первым на выполнение этого задания. Остальных пришлось подгонять – многие местные знали людей из этой деревни, и не хотели причинять им вреда, однако много было и тех, кто считал, что предателей следует проучить. После рассказа Аумата Тумасшат со своими людьми нехотя согласились на это «предательский грабеж», как он сам это назвал.

- Нет, Тумасшат, это они предали нас, а мы должны вернуть их на правильный путь, - сказал ему Ритемус.

Теперь с холма было слышно, как кто-то обвинил в поджоге минатанцев, заметив запутанные следы лыж на снегу и сброшенный капюшон минатанского маскхалата, а остальные крестьяне подхватили эту песню, наперебой обещая поснимать головы посланникам императорской армии, если они заявятся сюда снова. Отныне это стало делом почти ежедневным – отряд Ритемуса нападал на колонны противника, которые тот постоянно усиливал, что не сильно помогало от партизан, накопивших изрядный опыт в засадах и диверсионных операциях.

Целью этой карательной операции было лишь распространение слухов, что минатанцы намеренно подвергают валаймов голоду. После этого с предателями обращались по-другому: сам он с парой людей из местных пробирались поздним вечером в дом к старейшине симпатизирующей врагу деревни, пока тот уходил по делам, а когда тот возвращался и стоял, словно пораженный столбняком, силясь понять, что здесь делают вооруженные люди, Ритемус разъяснял ему, что к чему, и чем чревато сотрудничество с врагом. Почти всегда беседа вправляла предводителям мозги на место: старейшины дистанцировались от минатанцев и советовали то же сделать крестьянам, и так как слухи достигали других деревень, то же происходило и в них. Но было и несколько таких, что натравили на партизан патрули, и тогда они расплачивались уже известным способом – разграбленными и сожженными амбарами. Общая тенденция быстро стала положительной для партизан, и все же результат, как признал сам Ритемус, вышел не совсем таким, какого он ожидал – в одних деревнях его людей встречали как освободителей и искренне им радовались и делились с ними съестным, в других – боялись, что их деревни сожгут в случае неповиновения.

Минатанцы тоже услышали об имени Ритемуса, который без тайн представлялся старейшинам деревень, и патрулей в лесах стало намного больше; охранение колонн тоже серьезно выросло. Зима уже давно перевалила за середину, фронт полз обратно на север, а отряду пришлось вскоре искать новое место для лагеря.

***

С самой рани день выдался паршивым. Ритемус ночью заснул прямо за столом, уткнувшись носом в карту, и разбудили его смутно пробивающиеся сквозь сон звуки. Спросонья он решил, что они – продукт его сна, и вновь заснул, но тотчас был вновь разбужен вонзившимся в слух криком десятков голосов. К нему ворвался Неральд, доложивший, что вернулся один из разведчиков. Тот, взмыленный подобной загнанной до смерти лошади, жадно пил воду, и между глотками рассказывал, что он с тремя товарищами натолкнулись на минатанский патруль и едва унесли ноги. Двое были ранены, и вдвоем они бы не донесли бы товарищей, поэтому он побежал за помощью.

Ритемус отправил команду в дюжину человек, а сам, угрюмый после приснившегося, ушел приводить себя в порядок. Снился ему предпоследний вечер перед уходом на фронт Фалькенарской. Он обнимал Лимию и обещал, что вернется живым. Сказанных слов он не помнил. Помнил лишь, как она плакала, как он пошел в соседнюю комнату, где спали дети, и долго смотрел на них, а потом вновь обещал, что все будет хорошо… Ну что ж, обещание свое он сдержал. Он вернулся живым, черт побери. А семью, ради которой оставался живым, не уберег.

Он недобро посмотрел на отражение в маленьком карманном зеркале. Эти воспоминания с течением времени потеряли свою остроту и стали тенью прошлого, своего рода сном наяву, словно бы и не было этого никогда, и все же порой они причиняли боль, которая годами преследовала его. Теперь же, когда он, человек, от которого раньше мало что зависело, в один момент обнаружил, что в его руках находится жизнь почти сотни людей, то решил, что ему дан шанс, чтобы усмирить терзающих его призраков. И этот шанс он упускать не намерен. Да и кто он после этого, если не спасет своих людей?