Скоро огонь из машин прекратился, послышались глухие крики, означающие, что минатанцы сдаются. Ритемус приказал спускаться вниз, несколько человек принялись утихомиривать испугавшихся лошадей, бегающих по замкнутому пространству, и только двое партизан подошли к машине, как оттуда дважды затрещал пистолет, и один упал замертво. По борту выплюнул скупую очередь единственный в отряде пулемет, оставшийся наверху, и Ритемус отчетливо услышал стук падающего тела. Из кабины грузовика вытащили живого минатанца, теперь единственного выжившего, и, подгоняя пинками и тычками прикладов, бросили к ногам командира.

Пленный пока не интересовал Ритемуса, и приказав того связывать по рукам и ногам, осмотрел телеги. Там и вправду оказались ящики, мешки и канистры с искомым содержимым, и, выставив отряды охранения, остальные солдаты поднимали вверх сначала лошадей, которых цепляли веревками одним концом к уздечке, а другим – к заранее приготовленным саням с тройкой найденных ранее лошадей, а затем уже и груз, а Ритемус обостренным слухом оборачивался на каждый посторонний звук. Невредимых лошадей осталось только три – еще несколько были убиты и несколько ранены. Судьба последних была предрешена заранее – их жизнь обрывалась ударом ножа промеж ушей. Трофейного оружия оказалось вдосталь, и его грузили в последнюю из трех телег. На сбор и подъем трофеев ушло меньше десяти минут, и, заминировав расстрелянную колонну, отряд пустился со всех ног в обратную дорогу, потому что время и скорость сейчас были дороже всего. Ошеломленные вражеские кони лишь изредка пыхтели, и ни разу не заржали. Они тряслись легкой рысцой по снежному насту, так что люди на снегоступах и самодельных лыжах едва их догоняли, и если животным случалось застревать, то люди буквально выдергивали их из снега, и бежали дальше без остановки, уже без сил, но подгоняемые мыслью, что любая остановка приравнивается к смерти.

Все вокруг молчало, лишь где-то в стороне глухо звучали взрывы – далеко, где должна быть линия фронта, и это было не так далеко, как боялся Ритемус. За прошедший месяц наступление минатанцев могло увязнуть, а повстанцы – собрать силы и дать достойный отпор. И не грохотали растяжки позади, но их время еще не пришло - от ближайшего поселения полчаса ходу на моторе, а выстрелы точно слышали. По следу их не заметят – арьергард катался по снегу и выписывал такие вензеля, что даже ищейки с ума сойдут, пока распутают этот клубок.

В санях замычал сквозь кляп пленный, елозя по ящикам связанными затекшими конечностями. Ритемус стукнул его по затылку, приказав замолчать, и тот застыл от страха – глаза его были предусмотрительно завязаны, и он предполагать не мог, где сейчас находятся и что с ним будет в следующий момент, и оттого он то тихо скулил, то сердито рычал, и на последнем перевале, когда отряду пришлось восходить на холм, Ритемус взвалил его себе на плечи. Пленный почти возопил, вырываясь, и арлакерийцу пришлось дать ему затрещину. Бросив его лежать наверху, он помог взобраться лошадям, и путь продолжился. Успокаивая коня, он вел его под узду вниз, и вдруг завидел внизу фигуры в маскхалатах, несущиеся к месту боя вдоль железнодорожных путей. Все застыли, забыв про животных, которые могли выдать их присутствие, и смотрели вслед.

- Может, ударим сзади? – предложил Тумасшат.

- Не надо, - ответил Ритемус. – И сами целее будем, и лагерь – они прошли близко от него и не нашли ничего, а значит, это место еще долго будет вне подозрений. Пусть уйдут, а затем спустимся.

Он намотал тряпицу на морду коню, приглаживая его, и тот выказывал свое недовольство нетерпеливым топанием, но, уже привыкший к такому обращению, не пытался вырваться. Скоро вражеские солдаты ушли, и отряд спустился вниз, к переезду, вокруг которого были разбросано поржавевшее имущество, оставшееся после ликвидации карьера, затем по грунтовым дорогам шли по холмам, и, сойдя на незаметную тропу, пришли к своему лагерю – заброшенному шахтерскому поселку. Ликование было сдержанным – никто и не пикнул, а все высыпали наружу и принялись молча и с усталыми искренними улыбками разгружать сани, причем дотронуться до заветных емкостей стремились все, даже те, у кого не хватало сил встать с ложа. Таких брали под руки и выводили на улицу, и их исхудалые лица прорезались глубокими морщинами, означавшими радость.

Не забыли и о двух павших – их положили в наскоро выкопанные могилы, кто-то высказал свои пожелания им на том свете, кто-то просил позаботиться о близких, находившихся там же, затем их закопали, пастор прочитал заупокойную молитву, изо всех сил стараясь не шепелявить - на том недолгая скорбь окончилась, и все продолжили чествовать храбрых воинов, и в особенности Ритемуса, которому лобызали руки и, распластавшись по земле, хватали за ноги. Благодаря за заботу своих подопечных и мягко отстраняя от себя людей, он подал знак бойцам и скрылся в своем доме, служившем одновременно и штабом. Быстро приведя себя в порядок, он придал себе грозный вид, и скоро в двери ввалились два бойца, волокущие под руки минатанца.

- Давайте его в карцер, чуть передохнем, подкрепимся, потом примемся за него, - бесцветным голосом сказал Ритемус.

- Господин лейтенант, - из одного их домов вышли двое, толкающие впереди себя еще одного минатанского солдата. Этот молодой человек был похож скорее на арлакерийца, чем на подданного Минатан, из-за светлых волос и слишком широких для северян глаз. Руки у него были связаны, но сам он, в отличие от своего сослуживца, прямо-таки светился спокойствием и радостью.

- Рад нас видеть? – построил простую фразу на минатанском Ритемус, и спросил у сопровождающих, - Где вы его нашли?

- Булевис вон, в разведку ходил, он его взял - кивнул один из них назад. Оттуда вышел парень-валайм, родственник Тумасшата. Бойкий, смелый, но порой не в меру гонористый и острый на язык. В будущем из него мог бы выйти неплохой офицер.

- Он сам нас нашел, - до сих пор удивленный, рассказал он. – Больно радостный, будто братьев родных нашел, и… если правду говорит, мы с ним и вправду в родстве. Всю дорогу язык чесал, как он рад нас видеть, а как имя Тумасшата услышал, так чуть не вприпрыжку побежал.

- Дядя он мой! – сказал на чистом арлакерийском минатанец, пожимая плечами, и кивнул на Булевиса, – А если так, то и с ним мы родственники.

Немного ошарашенный странным пленником, Ритемус окликнул Тумасшата, помогавшего с разгрузкой саней.

Тяжело дыша, он показывал назад на толпу, откуда доносились крики недовольства, и внезапно застыл, сверля взглядом пленного, и вдруг просиял:

- Аумат, ты откуда здесь?

- Дядя Тумасшат! – воскликнул тот и бросился в объятия. Ритемус остановил охранников, мол, незачем больше омрачать радость встречи, предложил пройти в его «кабинет», служивший так же комнатой допроса, и быстрым шагом вонзился в толпу . Вокруг саней и у дверей сарая с выгруженным провиантом толпились гражданские и требовали больших порций. Ответственным Ритемус назначил Северана и наказал выдавать на двоих по банке тушенки и горсти сухарей, что и так было роскошью, и фалькенарец исполнял приказ, с оружием отгоняя страждущих.

- Командир приказал, я и выдаю столько! Да образумьтесь же - а потом мы что есть будем? Еловые опилки с корнями?

- Отдай мешки, чертов фалькенарец, раскомандовался тут! – вцепился в него немолодой упитанный мужчина, тщетно отталкивая в сторону, - Нам кукиш, а вы потом пировать станете!

Ритемус отчетливо слышал эти слова. Этого толстяка он давно взял на заметку. Тот был одним из последних пришедших, как раз перед вторым нападением минатанцев на лагерь, и вечно был недоволен – то он просил категорическим императивом остановиться в заброшенных деревнях, когда этого делать было нельзя, то разжигать костры, то жаловался, что солдаты прячут часть еды у себя, и на самом деле ее больше, чем говорят. И, к сожалению, у него были сторонники, чьих число с каждым голодным днем увеличивалось. Ритемус пробился к нему и схватил толстяка за воротник.