А теперь они были здесь. Почти в сотне километров от Серметера. Почти четыре сотни километров до Рателана. Быть может, еще несколько пущенных под откос эшелонов дадут плоды. Но в это верилось все меньше – слишком, слишком спокойны канцы ведут себя на узловой станции. Взгляд охватывал поселение, большие короба бараков и маленькие - вагонов с пыхтящими клубами ваты трубами локомотивов. А чуть выше – пустырь с сотнями маленьких серых фигурок. Будут контратаковать?

- Протидас, ты что считаешь?

- Я не скажу ничего нового, господин легионис, - мне не известно, почему они так в себе уверены. Такое столпотворение было… пожалуй, перед наступлением на Серметер, - и добавил со злостью. – Я же не идейный. А если не идейный, так поди вон. Не доброволец, то есть. А таких поодаль держат. И из слухов ничего не узнать. Только слова о том, что демы скоро ослабнут, ведь силы им черпать неоткуда. И знаете, как это повсюду, - враг будет разбит просто потому, что… потому что. Потому что мы – Армия Национального Возрождения… или Национальная армия Возрождения, черт бы побрал их. И вот поэтому нас боятся. И все. Просто верь, и винтовка сама начнет отстреливать головы. Наелся за несколько дней, потом просто тошно стало… Извините. Я и про бронепоезд ничего не знал, пока не услышал про него в лесу.

- Понимаю. Сколько вы там пробыли? На станции.

- В охране станции? Почти два месяца.

Раздался громкий свист пара, сквозь который нарастал стук колес. Четвертый эшелон. Это при том, что вчера утром в двух точках – в двадцати и десяти километрах южнее - саперная команда Булевиса взорвала участки железной дороги.

- Слышишь? И так же часто приходили поезда тогда?

- Да. Я не понимаю лишь одного – откуда они берут резервы, если ваши… наши республиканские войска ведут наступления на всех фронтах? Неужели они победили где-то?

- Необязательно. Достаточно лишь остановить наступление.

Ритемус на самом деле был полностью согласен с собеседником. И от этой мысли невольно холодело в груди. Ему хотелось верить, но в голове крутились десятки мыслей: все, что было известно от Гальгатуса, донесения с фронта, показания пленных – все это обмозговывалось, расчленялось, связывалось воедино, сопоставлялось. Внешне он не выдавал своих дум и просто наблюдал за тем, как уходят и приходят поезда, как мельтешит вражеский муравейник, словно разноцветные мушки в глазах, появляющиеся от усталости. Напряженность можно списать на ту же усталость и нахождение вблизи вражеских позиций. Но это была часть правды. А об остальном он давно ни с кем не говорил. Он не хотел поднимать пораженческие настроения в момент, когда Северо-Восточный фронт ведет успешное наступление на вражеские позиции, и не обсуждал это ни с одним человеком. Ни с Тумасшатом, ни с пастором, ни с Реналуром, ни с Йакаланом. Он вообще давно не разговаривал с ними по-человечески. Последние дни – сплошные приказы.

Еще вспомнился Аумат. Как он там? Быть может, его уже отправили в Лимунар, откуда с очередной партией пленных минатанцев его репатриируют? Если нет, Ритемус переломает главному врачу госпиталя все ребра.

- Значит, нам нужен новый источник данных, - вдруг заключил он, и группа вернулась в лагерь.

Он не вспоминал о Протидасе эти дни. Группа перешедших националистов проявила себя наравне с другими бойцами, и ничем не выделялись. Он не слышал от них ни слова по поводу расправ – ни лично, ни через своих приближенных, и потому и взял с собой Протидаса, чтобы спросить, как относятся бывшие солдаты Канцлера к факту, что полтора десятка «возрожденцев» закончили свое существование столь… пугающе.

- Они заслужили смерть, мы считаем. Но… - смутился он. – некоторые из нашей группы считают, что казнь была слишком жестокой в обоих случаях. Канцы виноваты во многом, и я слышал, как добровольцы хвастались, сколько они валаймов отправили на тот свет. Смерти они заслуживают… но только такой, какую причинили они сами. Каждому - по делу его, как говорили предки.

- Насчет жестокости соглашусь. Ранее я не допускал подобного. Даже минатанцев, которые сжигали дома, сразу вешали или расстреляли без проволочек. Или закалывали, когда патронов было мало. Но это – арлакерийцы, то есть и граждане, и представители народа, населяющего нашу страну. А они поступают как минатанцы или даже хуже. Разве можно это простить? И если не выражаю радости по поводу повешения в лесу, то остальные каратели, которые сожгли деревню, должны были окончить также. Считай это исключительным случаем.

Вечером дозоры донесли о массивном артобстреле со стороны противника в направлении Серметера и узловой станции, но в словах нужды не было – как только солнце скатилось под землю, оставив последнюю ниточку оранжевого света, уже не способную осветить небо, как вдруг оно озарилось десятками белых вспышек на севере, разогнав всякий сон, которым было забылся Ритемус.

- Началось, - проскрипел он и продолжил лежать. На сегодня его работа была выполнена. Отряду нужно отдохнуть. Завтра они будут ждать вестового – человека или голубя.

Утром он проснулся затемно. Восьми часов хватило, чтобы восстановить силы, хотя он и признался себе, что еще три-четыре часа не помешали бы.

Тут же в палатку зашел Тумасшат.

- Ваше благородие, тут посыльный пришел. От Гальгатуса.

- А? – Ритемус вдруг сел, высунул руку, зачерпнул талого снега почище и размазал его лицу, шипя и пыхтя от пронизывающего лицо холода.

- Еще ничего не говорил?

- Посыльный? Запыхавшийся очень, что-то серьезное. Говорит, что канцы прямо насмерть стоят, уже не отходят. Про поезд что-то пробормотал.

- Ничего страшного, выдохлись наши, надо передохнуть им. Тут до Карьялиса рукой подать. А вот про поезд интересно.

- Взмыленный он какой-то.

- Ну так, столько ногами пробежать, знаешь ли. Усади и напои пока.

Он надел пропахшую потом шинель, заправил свою койку – легкий металлический каркас, покоящийся на камнях, чтобы не замерзнуть на земле, и пошел к костру, где сидел гонец. Вокруг него сидели солдаты и внимали каждому его слову.

- … И не верил, что мы Серметер возьмем. Знали б вы, какая там каша кровавая была. Больше месяца стена на стену. Мне вот рассказывали, что там больше диверсионными отрядами работали. То есть пробирается маленькая группа в брешь, минирует позиции, и взрывает. Канцы же с ног на голову становятся, мол, что взорвалось, где? Сзади демы прорвались? И несутся все туда. А диверсанты наши из засады в них стреляют, а следом и наши роты, которые ждали сигнала, прорываются, и им в спину бьют. Скоро канцы эту хитрость разгадали, но город-то уже в кольце! – он хлопнул рукой по колену и заметил Ритемуса.

- Господин минор-легионис, позвольте передать донесение от генерала Гальгатуса! – он отдал честь и протянул пакет Ритемусу.

- Как добрался?

- Отлично, господин легионис. Благо ваши охранные посты повсюду, помогли добраться.

- Хорошо. Что у тебя?

- Генерал сердечно благодарит, но предупредил, что дрезины выделить для поезда невозможно. Слишком много времени займет, и враг может захватить их. Да и не рассчитаны они на такой вес. Жертвовать вами он тоже не желает.

- Ну и черт с ним, - не уточняя, с кем, с поездом или генералом, Ритемус поблагодарил его. – Жаль такую вещь на лом взрывать. Надеюсь, о срочности документа он ничего не говорил?

- Не могу знать, господин минор-легионис. Я получил пакет от легиониса Лангемира.

- Значит, на месте и прочитаю. Тумасшат, поднимай своих людей, - приказал он, дал указания Реналуру и Димитрису, и через десять минут он шел по гребню холма. На ходу он вынул одно запечатанное письмо и прочел: «Поезд обыскать и уничтожить до невозможности восстановления. Транспорт принадлежал ранее Республиканской армии, поэтому внутри могут оставаться документы, которые не должны остаться у врага». Подпись Гальгатуса. Смысл таков. Снизу почерк совсем мелкий, в темноте не разобрать.