– Прыгай!

Я слышу крик. В нем нет страха – только настойчивая уверенность. Смотрю на бурлящую внизу лаву, вдыхаю едкий запах ядовитых испарений, которые пропитывают легкие изнутри, инстинктивно зажмуриваюсь, когда яркие снопы искр взрываются под ногами чудовищным и радостным фейерверком. Меньше всего я хочу прыгать в кипящее жерло, позволяя горячим потокам воздуха обжигать кожу в коротком полете навстречу раскаленной магме. Дело не в том, что я боюсь: мне не раз приходилось шагать, раскинув руки, с крыш небоскребов, верхушки которых буравили облака, или падать в водоворот засасывающих в свои глубины темных волн. Я не хочу делать этого сейчас, потому что он останется здесь один. Один против того, кто привел к этой грани нас обоих.

– Давай же!

Оглядываюсь на него. Вьющиеся зеленоватые волосы выглядят еще сюрреалистичнее в отсветах извергающегося вулкана. В прищуренных глазах – пламя, и это не метафора. В них сияет настоящий огонь, способный обжечь… или даже испепелить.

Он прав, но я все равно не решаюсь бросить его. Сжимаю кулаки, до боли впиваюсь ногтями в ладони, отступаю от обрыва, готовая встать рядом и принять то, что произойдет, лишь бы этот утомительный побег наконец закончился. Лишь бы мы столкнулись с тем, что случится после, вдвоем.

– Черт, Ли, ты невозможна!

Я успеваю заметить резкое движение в свою сторону, и в следующее мгновение он оказывается прямо за мной. Сильные руки то ли обнимают, то ли обхватывают с целью обездвижить. В нос ударяет знакомый запах шафрана – легкий, пряный, сладкий и терпкий одновременно. Его запах. Горячие пальцы сплетаются с моими. На секунду я забываю, в какой опасности мы находимся. Мне невыносимо хочется стать с ним одним целым – до прерывистого дыхания, нескромных стонов, срывающихся полукриков. Я чувствую на своей шее его губы и слышу негромкий шепот: «Не скучай без меня, обещаю, мы скоро встретимся…» А потом он толкает меня в спину.

Игла легко скользит по коже, вбивая в нее пигмент. Фиолетовый, синий, красный – мне нравятся любые цвета, если они возникают из-под жужжащей тату-машинки, которую держит Олав. Этот бородатый рыжий парень в повернутой козырьком назад черной кепке – мой лучший друг. Если у мизантропов вроде меня вообще могут быть друзья.

Олав вытащил меня из жуткой дыры, в которую я попала десять лет назад. Мне было шестнадцать, я ненавидела жизнь, и жизнь в кои-то веки отвечала взаимностью, пусть и весьма сомнительной. Дешевый алкоголь, драки с одноклассниками, снова алкоголь, потом травка, порошок, таблетки. Если бы Ули Эдель снимал свою «Кристину» 1в Норвегии, я бы вполне могла сыграть главную роль в скандинавской версии истории про детей со станции Зоо. Разве что проститутка из меня получилась бы отвратительная – не выношу чужие прикосновения.

Я бунтовала, как могла, против идеального общества, в котором выросла. Меня тошнило от дежурных улыбок, культа здорового тела и вылизанных до блеска улиц Осло. Меня тянуло в трущобы. В заброшенные места. В прошлое, которое было максимально непохоже на мое настоящее. Я распечатывала снимки нью-йоркской подземки 80-х и завешивала ими все стены в комнате, просыпалась среди расписанных уродливыми граффити вагонов и засыпала под изучающим взглядом черных парней. Попав в объектив, они стали частью эпохи. Я завидовала им, отказываясь принимать свою жизнь здесь и сейчас.

Случайная встреча на трамвайной остановке спасла меня от перспективы сторчаться в одиночестве на полу школьного туалета. «Есть сигарета?» «Бери. Но ведь на самом деле ты ищешь не никотин…» Олав оказался чертовски прав.

Он показал мне, что может быть по-другому, познакомил со своими приятелями – байкерами и татуировщиками, которые больше всего в мире ценили крутые мотоциклы и хорошую музыку. На семнадцатый день рождения они подарили мне пленочную камеру, с которой я не расставалась следующие три года, пока не разбила, снимая норвежские фьорды. Можно сказать, что моя карьера фотографа началась, когда я достала ту камеру из подарочной упаковки под вопль толпы брутальных байкеров: «С днем рождения, Ли!»

Я перестала думать о наркотиках. Под звуки Led Zeppelin и Deep Purple грезила о личном Harley-Davidson. В конце концов, о чем еще может мечтать девочка, как не об огромном черном байке мощностью 120 лошадиных сил?

В тот же период я увлеклась татуировками. С первой, посвященной мексиканскому культу смерти Санта Муэрте, возникли проблемы. Олав наотрез отказывался делать ее мне, тогда еще несовершеннолетней, пока я не приведу маму. Он был слишком умен, чтобы доверять письменным разрешениям от родителей. Собственно, именно поэтому мы дружим до сих пор.

Мама не сказала ни слова против: оценив все плюсы и минусы, она пришла к логичному выводу, что женское лицо-череп на моей правой лопатке – куда более безобидный каприз, чем плавящийся в ложке героин. Спасибо, ма, ты всегда искренне пыталась понять меня, несмотря на то, какие мы разные.

Конечно, на одной татуировке я не остановилась – на теле появлялись все новые и новые рисунки. Я знала, как ощущается боль от иглы на бедрах, пояснице, ребрах, руках, лодыжках. Она была разной, в отличие от того, кто ее причинял. Единственным человеком, которому я доверяла свою кожу, был и остается Олав. Поэтому сегодня, всего на день, я прилетела в Италию, куда он переехал год назад с женой и двумя детьми. Чего не сделаешь ради хорошей татуировки в исполнении лучшего друга?

К слову, Harley-Davidson я все-таки купила пару лет назад на гонорары от фотосессий: выяснилось, что журналы со-всемирно-известными-названиями готовы неплохо платить за качественные снимки. Особенно той, кто всегда находит необычные лица и уникальные кадры, показывает привычные вещи с нового ракурса и выезжает на съемки в любые точки земного шара, будь то Аравийский полуостров или сомалийская пустыня. Я сделала себе имя, и сейчас, если главному редактору крупного издания требуется фотограф, он звонит Ли Хансен – мне.

Снова возвращаюсь взглядом к руке, над которой трудится Олав. Наблюдаю за тем, как на предплечье возникают четкие ровные линии.

– Спасибо, что нашел для меня время.

На секунду он прерывается. Голос звучит непривычно серьезно.

– Ли, после того, что ты для нас сделала, я – твой вечный должник.

– Брось… – Невольно морщусь, чувствуя, как игла вновь проникает под кожу.

– Не скромничай. Понятия не имею, как тебе удалось выбить квоту на операцию Андреасу, но если бы не ты…

Ему тяжело говорить об этом, и я понимаю, почему. Когда твой ребенок серьезно болен, каждый день превращается в бомбу замедленного действия. В тот период она грозила рвануть в любой момент, и только срочная операция могла спасти старшего сына Олава. Проблема заключалась в том, что квоту на операцию пришлось бы ждать минимум полгода, в то время как у Андреаса не было и нескольких месяцев.

Я помогла ему, впервые использовав свой то ли дар, то ли проклятие ради другого человека. Обычно в чужие сны меня приводит примитивное желание переспать в воображаемой реальности с симпатичным и более чем настоящим парнем, с которым я познакомилась на вечеринке или на улице. Декорации при этом могут быть любыми: джунгли Амазонии, Букингемский дворец, площадь Святого Петра в Риме. Да хоть затерянная в океане Атлантида – никаких ограничений. Воспоминания о таком сне можно стереть, а можно позволить счастливчику запомнить весь процесс в мельчайших деталях, чтобы пощекотать нервишки при следующей встрече. Очень удобно, если ты – остро реагирующий на физический контакт интроверт со здоровым либидо: не надо ходить на бесконечные свидания, отвечать на одни и те же вопросы, переживать, если парень пропал после первого секса. К тому же иллюзия обеспечивает стопроцентную защиту от ЗППП. С какой стороны ни посмотри, сплошные плюсы.