– Всему вас учить надо, – хрипло проворчал усач и опрокинул на Лёху жбан холодной воды.
От неожиданности тот вдохнул жидкость и судорожно закашлялся. На миг снова показалось, что его затягивает под лёд, в жуткий потусторонний холод, и разум уступил животному страху. Страху перед чем-то невообразимо-чуждым человеку.
Мгновение помешательства миновало и пришла злость, спалившая страх до тла. Стриж наконец сумел вдохнуть и снова закашлялся.
– Понял? – поинтересовался у Рябого усач, не обращая внимания на отплёвывающегося у его ног человека.
– Прибью, – хрипло пообещал Лёха.
Мужики уставились на него с таким изумлением, словно подало голос одно из стоящих неподалёку вёдер.
– Заговорил чё-то непонятное, – поделился наблюдением Рябой.
– Ага, – согласился с его выводом хриплый. – И, по-моему, он хамит.
– Похоже, – сопляк гаденько хихикнул.
Усатый сплюнул и больно пнул Стрижа под рёбра.
– Ах ты сучий… – тот вскинул руки чтобы перехватить следующий удар и замер, ошалело глядя на самые настоящие кандалы.
Зрелище было настолько поразительным, что Лёха ненадолго позабыл и об обидчиках, и о намерении проредить им зубы. На нём красовались не наручники, не кустарная конструкция из цепи, одолженной у соседской собаки, а самые настоящие кандалы. Такие он видел только в музее: металлические «браслеты», соединённые цепью.
Наклонив голову, Стриж увидел такие же «украшения» у себя на ногах. Ещё одна цепь тянулась от широкого ремня из толстой кожи, опоясывающего талию, и крепилась к массивному металлическому кольцу в дощатой стене.
Вдобавок ко всему, одет он был во что-то вроде длинного серого балахона со следами свежей блевотины на груди.
Эти открытия стоили разбитой губы: пока Лёха вдумчиво созерцал антикварные железки, рябой сопляк решил присоединиться к веселью и засветил ему пинком по физии. Не сильно – на спаррингах куда сильнее прилетало – но очень унизительно.
– Ты рожу-то ему не порти, – осадил молодого усатый и явно более опытный. – Десятник увидит – ор поднимет, что ему за пустышек перед графом ответ держать. В брюхо пинай, но в меру, только чтобы должное почтение вызвать.
Лёха, звякнув цепью, утёр кровь из разбитой губы. Несмотря на бредовость происходящего, меньше всего это напоминало сон. Боль была самая настоящая, во всех знакомых деталях. Всё реально: ушлёпки в кирасах, вонючая овечья шкура под спиной, ливень, хлещущий по деревянным стенам…
Стриж схватился за гудящую голову и с трудом удержался от стона.
– Может на него ещё пару вёдер вылить? – тем временем предложил молодой. – Уж больно воняет.
– Они первое время все такие, – с видом знатока ответил старший. – Сперва долго болеют, ходят под себя да блюют, а потом вроде как приживаются и дело на лад идёт. Как в себя приходят и говорить начинают – их уже нормально моют и господам магам отдают.
Сказанные слова Лёха понимал, но смысла уловить не мог. Да и, говоря откровенно, сейчас его больше занимало изучение собственных возможностей. Сковывающие его кандалы не позволяли ни нормально замахнуться, ни даже широко шагнуть, зато от кольца в стене он мог отойти метра на два, обойдя практически всю тесную комнатёнку.
Особо не повоюешь, но при желании он сможет добраться до этих утырков.
– Ну а до тех пор, – Рябой нагнулся и поднял ещё одно ведро, – приходится страдать честным людям…
Стрижа снова облили водой, но на этот раз он был готов. Лишь невольно вздрогнул, ощутив холод на коже.
– Чё-то притих, – с лёгким разочарованием заметил Рябой. – Похоже скоро снова вырубится.
– Да и хрен с ним, – отмахнулся усач. – Ты смотри какая дама тут томится в одиночестве. С утра уже не блюёт, видно соображать начала. Полей её водичкой как следует, Рябой, я баб чистых люблю.
– Как бы не влетело, – засомневался молодой. – Я слышал, это для графского сына пустышка, для его сиятельства Феба.
Раздался плеск выливаемой воды и чей-то кашель.
– И чего? – не понял хриплый. – Я ж её трахнуть собираюсь, а не калечить. Всё равно как только его сиятельство граф пустышку привяжет – она в ходячий кусок мяса превратится. А так хоть порадуется напоследок.
– А если граф придёт? – не унимался Рябой, опрокидывая очередное ведро воды.
– А чего его сиятельству в такой ливень грязь зазря месить? – удивился любитель одиноких дам. – На это у него мы есть. Захочет на пустотников поглядеть – нам и прикажет приволочь. По бабе ж не видно, трахали её, или нет. А чё она там на своём языке бормочет – кто разберёт?
– Чинга ту мадре,[1] – женский голос прозвучал неожиданно зло, а не испугано.
За ногами стражников Стриж разглядел лишь босые ноги с кандалами на тонких щиколотках, да подол такого же, как на нём, балахона.
– Не понял, но обиделся, – мужик осуждающе поцокал языком. – Рябой, есть чем рот ей заткнуть? А то десятник на вопли прибежит, придётся очереди ждать.
– Ты лучше себе хлебало заткни, – зло рыкнул Лёха. – Хреном своего мальчонки, ушлёпок заднеприводный.
На стресс каждый человек реагирует по-своему: кто-то впадает в ступор, кто-то бежит, у кого-то включается агрессия, а вот Стриж начинал шутить и зубоскалить. Часто тупо и невпопад, но это помогало стравить лишнее напряжение и хорошо делать дело.
А это дело он очень хотел сделать хорошо. Прибить гнид.
Насильников он ненавидел люто и не собирался сейчас молча наблюдать. А кандалы… Да хрен с ними. Главное – успеть дотянуться хотя бы до одного. Второй, конечно, пырнёт железякой, что у него на поясе, но одного засранца Лёха точно с собой на тот свет захватит. В идеале – обоих.
У судьбы точно есть чувство юмора: Стрижу всегда говорили, что он когда-нибудь сдохнет в очередном героическом порыве кого-то спасти. Так и случилось. Но кто же предполагал, что старомодное рыцарство погубит его два раза, да ещё за такой короткий срок?
– И чё ты уставился? – Стриж встал, гремя цепями, словно Кентервильское привидение. – Ходи моя сторона, усатенькие, бриться будем.
– Не, этот придурок хорошего обращения не понимает. Явно какую-то пакость говорит, – вояки с ленцой обернулись к возмутителю спокойствия.
Ошибка. За спинами потенциальных насильников бесшумно поднялась женская фигурка и цепь захлестнула горло усача.
– Ох ты ж… – невольно выдохнул Стриж, любуясь великолепным броском через спину, проведённым девушкой.
Вояка даже вякнуть не успел – лишь мелькнули в воздухе каблуки его сапог да хрустнули шейные позвонки. На землю рухнул уже труп.
Рябомордый сопляк совершил вторую ошибку: вместо того, чтобы заорать, поднимая тревогу, он схватился за меч. Зря: девчонка моментально упала и прямо-таки танцевальным пируэтом подсекла вояке ноги. И на него сверху прыгнул Стриж, захлёстывая шею цепью.
Надо отдать должное – сопротивлялся стражник, как бешеный. Он смог стряхнуть с себя Лёху и попытался встать, но тот ухватил его за поля шлема и рывком сломал шею.
– Пон ту ункондо а ла кабеса, пута[2]! – плюнула на труп девица.
– Та ещё пута, – согласно выдохнул Стриж и тут же принялся обыскивать покойника.
Связка из трёх штук на массивном металлическом кольце нашлась у усача. Освободившись от кандалов, Лёха перекинул ключи соседке по заключению и, пока та возилась с ними, разглядывал неожиданную союзницу.
Меньше всего она напоминала жгучую представительницу испаноговорящих народов: светлокожая, высокая, с большими миндалевидными зелёными глазами. Разве что длинные тёмные волосы, заплетённые в замысловатую косу, хоть как-то укладывались в теорию о латиноамериканском происхождении. А вот заострённые уши – нет.
– Это у тебя пластика такая, или ты реально…
Что – «реально» – Лёха не договорил: проведя рукой по голове, он осёкся на полуслове и застыл с выпученными глазами.
– Нет, – тихо сказал он, проводя ладонью до затылка.
