Этот сдержанный, деловой доклад выслушали в тяжелом молчании. И долго еще в зале стояла тишина.

На Котовского было страшно смотреть. Невыносимо было ему, с его деятельной, кипучей натурой, слушать рассказ о вопиющей несправедливости, о бесчеловечности, слушать и ничего не предпринимать, не выхватить клинок из ножен, не броситься на обидчика! Эх, если бы только сделан был знак, только было бы сказано, что терпение иссякло, что довольно дипломатических переговоров, должны наконец понести заслуженную кару румынские помещики за замученных, расстрелянных, потопленных!.. Красная конница по первому сигналу перемахнула бы одним прыжком через Днестр и, напоив коней в реке Прут, двинулась бы дальше, неся знамя свободы...

Со съезда Григорий Иванович вернулся мрачным, подавленным. Перед его глазами стояли эти душераздирающие сцены, будто он сам наблюдал, как озверелые солдаты бьют, топчут, сбрасывают в воду - там, в Татарбунарах, и только за то, что люди не хотят быть рабами.

И разве только в Татарбунарах? Сколько еще людей томятся в бесправии, надрывно работая и влача жалкое существование только для того, чтобы жирел ненавистный капиталист! Вероятно, половина человечества живет впроголодь... И сколько тюрем переполнено отважными борцами за счастье народа! И сколько честных, самоотверженных, справедливых людей замучено и казнено!

- Мне что-то не по себе, Леля, - только и сказал он дома. - Не обращай внимания, пройдет.

Никогда Ольга Петровна не видела Котовского таким удрученным. А тут еще поехал он в Киев по делам корпуса, и там у него случился приступ желудочно-кишечных болей. Профессор Яновский, предположив язвенную болезнь, предложил Григорию Ивановичу лечь в клинику на исследование.

Но не так-то просто было уложить Котовского на больничную койку. Приступ прошел, нахлынули дела, заботы - какая уж там клиника!

Ольга Петровна решила не уступать. Она считала, что как врач обязана принять меры, сделать все от нее зависящее. Котовский и не подозревал, что она действует в этом направлении. Он едет на губернский съезд Советов. Он объезжает части корпуса, посещает Повторные курсы для командного и начальствующего состава, открытые в Умани. Он занят непрерывно. Он бодр, полон энергии. И только порою набегает тень на его лицо, его преследуют образы замученных, казненных там, по ту сторону Днестра, там, по ту сторону границы. Между тем Ольга Петровна сообщила о состоянии его здоровья Михаилу Васильевичу Фрунзе, предупредив, что делает это в строжайшем секрете от мужа и просит ее не выдавать.

Котовский был удивлен, когда получил в приказном порядке предложение выехать в Москву для обследования состояния здоровья.

- Наверное, профессор Яновский поднял бучу, - строил догадки Григорий Иванович. - Уж он меня и так и этак уговаривал лечь на исследование, а я ни в какую. Вы что, говорю ему, смеетесь? Что я, инвалид? Я здоров, дай бог каждому. А что поболело у меня - ну, значит, съел что-нибудь неподходящее... Вот он мне и отомстил.

Котовский не догадывался, что виновник вызова - вот он, сидит рядом. Ольга Петровна же усиленно поддакивала:

- Конечно Яновский! Непременно он. Только сердиться на него не следует, ведь он добра тебе желает, заботится о тебе. И почему бы нам не съездить в Москву? Давай, давай, приготовься, отдай все распоряжения, и поедем вместе, у меня уже и вещи уложены.

Две недели ходил Григорий Иванович по медицинским учреждениям. Рентген, всесторонние исследования, консультации профессоров, анализы... Ругался Григорий Иванович страшно, однако все терпеливо выполнил.

Ольга Петровна сама отправилась получать результаты проверки, выслушать выводы. Профессор - тучный, сам, по-видимому, не блещущий здоровьем, страдающий одышкой, - встретил приветливо. Врачи любят сообщать пациентам что-нибудь утешительное.

- Так вот, коллега, что я вам сообщу относительно вашего мужа: язвенная болезнь исключена, это отпадает категорически. Ни операционного вмешательства, ни специального лечения по этой линии не требуется, и я могу вас поздравить. Но установлено другое, и тоже серьезное заболевание невроз кишечника как проявление тяжелой неврастении.

Ольга Петровна хотела пояснить, как протекала жизнь Григория Ивановича, рассказать о тяжелых его переживаниях, о тюрьмах, о постоянном напряжении, о смертном приговоре, о каторге, об одесском подполье, о военных передрягах, но профессор ее остановил:

- Знаю. Все знаю, уважаемая Ольга Петровна. Тут не только неврастения, тут с ума можно сойти. Мы все изумлялись атлетическому сложению и феноменальному здоровью товарища Котовского. Но всему есть предел! Нельзя требовать от организма больше, чем возможно. Французы говорят, что даже самая красивая девушка не может дать больше, чем она имеет. Неврастения у Григория Ивановича в весьма тяжелой форме. Требуется отдых, отдых и еще раз отдых. Нельзя издеваться над своим организмом. Представьте себе, что мы натягиваем очень прочную стальную струну. Сначала она звенит все тоньше и тоньше, издает чистый серебряный звук. Но если продолжать ее натягивать, она лопнет. Я так и доложу командованию. Требуется санаторное лечение, абсолютный покой, длительное отстранение от всякой деловой обстановки.

- На это он не пойдет... Я знаю его. Если бы удалось заставить его хотя бы взять отпуск, он и отпуск никогда еще не брал.

Профессор развел руками:

- Тут я уже ничего не могу сказать, сударыня. Болезнь хорошо лечить, пока она не запущена, in statu nascendi. А если у человека сегодня потрясение, завтра потрясение и так - бесконечное испытание прочности нервов, то, сами понимаете, даже gutta cavat lapidem, капля долбит камень. Я поговорю с Михаилом Васильевичем Фрунзе, хотя ему о своем здоровье надо бы подумать, но он принимает горячее участие в судьбе Котовского. Наш общий долг - поддержать этого человека, вернуть ему силы, равновесие, он еще многие-многие годы будет служить народу, находясь в армии, этом sancta sanctorum государства.

3

От санаторного лечения Григорий Иванович категорически отказался:

- Все равно я оттуда на другой же день сбегу. Смотреть на эти постные, кислые физиономии, глотать таблетки, ложиться спать по звонку и питаться всяческой диетической гадостью... Нет, делайте со мной что хотите, но увольте от такого бесчеловечного наказания! Я просто не влезу в санаторный халат! По мне лучше каторга, чем санаторий!