— Вы невероятно прозорливы, государь, — ответила я со всем моим верноподданническим почтением.

— А записать вам более ничего не надо? — осведомился он.

— Вы сбили меня с мысли, Ваше Величество, потому придется довольствоваться тем, что я уже написала…

— Целый лист, Дренг! Она исписала целый лист мелким почерком! Кстати, — вдруг совершенно спокойным тоном продолжил король, — ты, как я вижу, собрался в театр, не так ли? Один или сопровождаешь кого-то?

— Графиня Инкель грустит, государь, пока ее супруг находится вдали от Камерата, — ответил Олив. — Мне подумалось, что мой долг помочь ей развеяться.

— Ты у нас известный… утешитель, — усмехнулся государь. Глаза Дренга возмущенно округлились, он уже приготовился изречь нечто в своем духе, но монарх отмахнулся: — Бери свою даму и веди в мой экипаж. Мы все вместе поможем графине не так сильно грустить о своем супруге.

— Не желаете остаться наедине с баронессой и ее тезисами? — с невинной физиономией полюбопытствовал Дренг, и государь опалил его тяжелым взглядом. — Если вам будет угодно, Ваше Величество, то я могу спасти вас и отправиться в театр с баронессой в моем экипаже, а вам оставлю бедняжку Лисетт…

— Слюни подотри, — отчеканил король. — Сей слиток золота снести по силам только мне, даже если он будет весь обернут тезисами. Лисетт Инкель утешай сам, меня ее грусть не трогает. Что до ее супруга, то вряд ли он оценит твою заботу о графине в полной мере.

— Позволите ли откланяться? — осведомился Олив.

— Да, — кивнул государь, — но как объявится твоя дама, жду вас в своей карете. И лучше бы ей не испытывать моего терпения, его и без того не осталось. — Дренг поклонился и устремился за своей дамой, чтобы поторопить ее, а заодно предупредить, с кем ей предстоит добираться до театра. — Идемте… самородок вы мой, — это уже было сказано мне, и тон короля был язвителен и сварлив в равных долях. — Можете начинать обрушивать на меня свою любознательность, — последнее прозвучало совсем уж обреченно.

— Благодарю, государь, — с готовностью откликнулась я. — Мне бы хотелось поговорить с вами об образовании девочек-простолюдинок. Устав учебных заведений Камерата гласит… — Он шлепнул себя по лбу, но королевские страдания меня уже волновали мало.

До театра мы доехали, успев яростно поспорить и почти разругаться, чем довели графиню Инкель до полуобморочного состояния. А если учесть, что в научном диспуте принимал участие и Олив Дренг, то легко понять, что ее сиятельство осталась без всякой поддержки и внимания. Думаю, она уже отчаянно жалела, что приняла приглашение великосветского повесы, да и вряд ли всё еще была счастлива возможностью отправиться на представление в обществе монарха.

Впрочем, из кареты мы выбирались вновь полные взаимной учтивости. Государь, как всегда, безукоризненно галантный подал мне руку, и как только я вышла, сам уместил мою ладонь на сгиб своего локтя. Впереди нас шли гвардейцы, убирая с дороги монарха зазевавшихся и невнимательных подданных. Люди склонялись перед своим повелителем и, раз уж я была с ним, то и передо мной.

Признаться, я не смущалось. Подобное происходило с самого нашего знакомства. Тогда всеобщее преклонение было шалостью короля, а с тех пор, как он полностью сосредоточился на мне, такое происходило и вовсе каждый раз, когда мы выбирались из его чертогов. Впрочем, так было с каждой его фавориткой, когда наш венценосец появлялся с ней на людях, потому у меня не было причин задирать нос или думать о себе, как о ком-то исключительном. Потому, проходя мимо склонивших головы подданных под руку с Его Величеством, я попросту делала вид, что меня нет. Даже кивок бы означал, что я принимаю приветствие и на свой счет, а это было бы самообманом. Но если я слышала свое имя, тогда приветливо улыбалась и отвечала тому, кто поздоровался со мной, и никак иначе.

За нашими спинами негромко ворковал граф Дренг, успокаивая свою даму. Я не прислушивалась к тому, о чем они говорят. И меня мало волновало, что она расскажет после о том, что услышала, находясь рядом с королем и «этой безумной девицей Тенерис». Более я таиться не собиралась, и своих мыслей не скрывала. Правда, и поведать их было особо некому, кроме тех, кто уже не один раз слышал мои речи. Но если бы зашел разговор среди других придворных, то я бы высказала, что думаю.

За последний месяц, прошедший с того дня, когда дядюшка дал мне несколько ценных советов, которым я последовала, мне удалось немало продвинуться вперед в изучении законов Камерата, и не только в этом. Благодаря графу Доло я, наконец, ощутила под ногами настоящую дорогу, по которой шла уверенным шагом.

Но была от моих изысканий польза и в ином. Дело было в том упорстве и энтузиазме, с которыми я подошла к изучению книг, список которых рекомендовал мне глава моего рода. Они появились в моих покоях в тот же вечер. Я совершила бессовестный набег на личную библиотеку государя и перетащила к себе всё, что показалось мне необходимым дополнением к нужным книгам. Побывала я и в большой дворцовой библиотеке, а чего не смогла найти, стребовала с самого монарха.

Он поначалу поухмылялся, но одобрил мою любознательность, должно быть, рассудив, что так мне будет некогда глядеть на других мужчин и предаваться опасным грезам. А еще это была возможность проводить время вместе, когда государь говорил, а я внимательно его слушала. А потому он взялся помогать мне в усвоении новых познаний, чему я была несказанно рада, ибо лучшего учителя мне было не сыскать. Монарх объяснял, уточнял, отвечал на вопросы, но потом как-то поостыл… начал немного страдать и даже несколько раз сам сбегал от меня, прикрывшись срочным делом. И всё потому, что наши занятия постепенно переходили от лекций к диспутам, во время которых мы горячились и спорили порой до хрипоты.

Я быстро нашла выход и пользовалась всякой возможностью, когда была уверена, что деваться от разговора ему некуда. А еще начала заводить беседы на интересующие меня темы по вечерам в королевских покоях. Это было даже интересно. То, что в первую минуту слушали с добродушной иронией, постепенно перерастало в настоящий спор, в котором я даже не всегда принимала участие. Гости государя и сами увлекались, да и Его Величество, послушав чужие доводы, лежа на моих коленях, наконец, вскакивал и вступал в разговор. Мне лишь оставалось слушать, запоминать и делать выводы.

Но вернемся в театр. Публики здесь собралось уже немало, и известие, что на представление пожаловал сам король, взбудоражило столичную аристократию. Дело в том, что он обычно прибывал к самому началу спектакля, чаще даже с опозданием, чему я сама была свидетелем по осени. Как я уже имела честь рассказывать, государь Камерата не особо жаловал театр. Не то что бы он его не любил, но и до заядлого театрала ему было так же далеко, как мне до впечатлительной девицы в любовной лихорадке.

Трагедии государь не переносил на дух, комедии у него были любимые, и их можно было пересчитать по пальцам. От оперы у него болели уши, на балете, если постановка была долгой, Его Величество мог и заснуть, а это, как вы сами понимаете, выглядело не слишком вежливо. Даже талантливо поставленный спектакль мог после такого конфуза провалиться и быть назван бездарной пародией на искусство. Да что далеко ходить, тот спектакль, на котором он появился с графиней Хорнет и ушел в антракте, не найдя меня среди зрителей, был назван худшей из постановок. На кого еще равняться камератцам, как не на своего короля? И пусть сам монарх, прочитав отзывы критиков, недоуменно пожимал плечами и вопрошал:

— Что за несусветная чушь? — но дело уже было сделано, и спящий король становился символом провала постановки.

В театре его появления ждали и боялись до дрожи. Наверное, артисты и режиссер даже расслаблялись, когда королевская ложа оказывалась пуста, хоть и надеялись, что государь почтит их своим вниманием. А сегодня он прибыл не только немного раньше начала, но еще и не стал прятаться от своих подданных, а прошел в залу, где благородная публика ожидала, когда их пригласят занять свои места.