Коротко вздохнув, я кивнула, не желая спорить. Мне было понятно, что матушка хочет позаботиться обо мне, и в этом я не стала ей мешать, лишь бы наряд мой не оказался богаче платья Амберли. Уж чего, а затмить сестрицы я вовсе не хотела, но в этом я точно не уступлю баронессе. То платье, которое привезла с собой, я посчитала наиболее подходящим. Оно было прелестно, но не вычурно, нарядно, но не настолько, чтобы вызывать восторженные вздохи. Как раз в той самой излюбленной манере дядюшки, когда он говорил: «Скромно — не значит бедно». Но старшую баронессу Тенерис подобное не устраивало, оставалось лишь покориться и зорко следить, чтобы она не переусердствовала.

— Как бы и мне хотелось поехать с вами, — вздохнула Амберли.

Матушка, уже поднявшаяся из-за стола, подошла к ней и ласково потрепала по щеке:

— Терпение, дорогая, осталось всего два дня, и вы получите право выбираться на люди.

— Ах, скорей бы, — вздохнула сестрица.

Родительница направилась к двери, а я нагнулась к уху Амбер и шепнула:

— Ты еще сама будешь просить закрыть тебя дома, когда к особняку выстроиться очередь из женихов.

— Шанни! — возмущенно воскликнула сестрица.

Показав ей язык, я поспешила за матушкой, но обернулась и рассмеялась, потому что Амбер состроила уморительную рожицу, дразня меня в ответ.

— Девочки, я всё вижу, — не оборачиваясь, произнесла ее милость. — Ваше поведение возмутительно и не подобает взрослым дамам.

— У девицы О, к примеру, от гримас лицо сморщилось, а после и вовсе отвалилось, — припомнила я, и родительница важно кивнула:

— Именно так, дитя мое. Я рада, что вы не забыли мою науку. Огорчает лишь то, что не следуете ей.

А еще через полчаса мы сели в карету и отправились в столицу. Матушка, подтянутая и строгая, поглядывала в окошко и молчала, я тоже не спешила заводить бесед. Сейчас меня вообще не угнетали никакие мысли, и я просто получала удовольствие от прогулки, пусть и в закрытом экипаже. Дождливое утро неожиданно сменилось солнечным днем, и краски осени запестрели ярким золотом, перемежаясь с рубиновыми и изумрудными вкраплениями.

Когда мы уже въезжали в город, мимо нас неспешной рысью проехал всадник на рыжем коне, и я вспомнила о моем Аметисте, на котором мне довелось прокатиться всего пару раз с того времени, как лошадей ее светлости доставили в столичную конюшню, не всех, только тех, о ком она распорядилась. Хвала Богам, среди них оказался и мой любимец.

— Знаете ли, матушка, с каким занимательным скакуном мне довелось свести знакомство? — начала я, а вскоре углубилась в рассказ о чудачествах моего Аметиста, с теплотой и нежностью вспоминая самого забавного жеребца, которого мне когда-либо довелось видеть.

Родительница слушала меня с интересом, но менее десяти минут моего повествования уже весело смеялась над проделками коня-афериста. Порой она махала на меня рукой, заверяя, что я всё выдумала, потому что такого не бывает. Тогда я возмущенно взмахивала руками и призывала в свидетели графа Доло, грозясь стребовать с него подтверждение моей правоты. Так что до портняжной лавки, которую держал любимый портной ее милости, мы добрались, вовсе не заметив дороги.

К моему облегчению, битвы за платье не было. Моя родительница, хоть и с сожалением, но купила платье, на которое я указала.

— Амберли должна быть восхитительна, — уговорила саму себя баронесса, и наряд был выбран.

После мы побывали у ювелира, где мне было куплено новое ожерелье и браслет с сережками «к новому платью». Затем была обувная лавка, откуда мы вышли с туфельками, без которых наряд «не играл». Потом побывали у цветочника, затем у кондитера, но уже ради дня рождения Амберли. И, наконец, матушка выдохнула и сообщила, что желает навестить свою добрую подругу, мне осталось вздохнуть и следовать за родительницей.

Особняк графа Гендрика и его супруги был мне знаком лишь наглядно. Большой, в три этажа, красивый белоснежный с голубой выпуклой крышей, он всегда казался мне чем-то воздушным и… кондитерским, вроде крема на пирожном. До этой минуты я видела его только в окно кареты, когда мы проезжали мимо, и матушка показывала на него, но внутри не была ни разу. Причиной тому были правила, не позволявшие девицам появляться на людях до совершеннолетия. Если бы у их сиятельств были дочери и только дочери, то мы могли бы ездить к ним в гости, но у графской четы имелось два сына и ни одной дочери, а потому порог трехэтажного и вычурного особняка я перешагнула впервые.

Что я знала о здешних обитателях? В общем-то, ничего. Только то, что могла уловить из разговоров родителей, но так как графы Гендрик для меня не были любопытной темой, то и услышанное я не запоминала. Впрочем, графиня бывала у нас дома, и ее я знала. Приятная женщина отменного здоровья. Она мне всегда казалась похожей на булочки нашей кухарки, румяные, в сахарной обсыпке. Да и пахло от ее сиятельства также — ванилью. Графиня Гендрик была улыбчивой простодушной женщиной, но каков ее норов я всё равно затруднилась бы сказать, потому что обменивались мы с ней примерно одними и теми же фразами:

— Доброго дня, ваше сиятельство.

— Ах, какой прелестный цветочек, — отвечала она, потрепав меня за щеку, а после добавляла: — Слушайтесь родителей, дитя, и почитайте Богов наших.

Вот и весь диалог. Ее супруга и одного из сыновей я видела на своем дне рождении, но спросите меня, что я о них запомнила, ответа не будет. Гостей было так много, что я тогда едва запомнила третью часть. А после дядюшка забрал меня во дворец, и больше я с семейством Гендрик не встречалась.

— Элиен, душа моя!

Графиня сама вышла нам навстречу. Она приветствовала мою матушку, после перешла ко мне и протянула руку, чтобы потрепать по щеке. Я отступила назад и вежливо, но прохладно улыбнулась:

— Это лишнее, ваше сиятельство, я уже не ребенок. Доброго дня, госпожа графиня.

Графиня с легким замешательством воззрилась на меня, но вскоре вновь улыбнулась и согласно кивнула:

— Разумеется, Шанриз…

— Ваша милость, — поправила я ее. — Мне приятно вновь увидеть вас, госпожа графиня, но я вынуждена напомнить — я уже не ребенок.

— Шанни, — матушка устремила на меня возмущенный взгляд.

— И, тем не менее, — ответила я.

— Прошу простить мою супругу, — послышался новый голос. Граф Гендрик спускался к нам по лестнице. — Разумеется, вы уже не дитя, ваша милость. Простите уж ее сиятельству вольность, баронесса. Доброго дня.

Он поклонился моей матушке, поцеловал ей руку, после остановился напротив меня, окинул взглядом и склонил голову:

— Доброго дня, — повторил граф, но руки, разумеется, целовать мне не стал.

— Доброго дня, ваше сиятельство, — ответила я. — Рада вновь видеть вас.

Хозяин особняка учтиво улыбнулся и повел рукой в приглашающем жесте:

— Добро пожаловать, милые дамы.

Он подал мне руку, я приглашение приняла. Матушка и графиня шли за нами, и я услышала, как ее сиятельство произнесла негромко:

— Ох, Элиен, я будто дитя малое. Хоть это и странно, но я чувствую себя именно так.

— Это всё жизнь во дворце, — вздохнула баронесса. — Девочка несколько переменилась, но, уверяю, это всё та же малышка Шанни.

Не знаю, слышал ли их граф, но я сделала вид, что не расслышала. Стыдиться мне было не за что, а вот терпеть, пока меня будут трепать за щеку, совершенно не хотелось.

— Как ваше здоровье, ваша милость? — спросил граф, должно быть, чтобы заполнить молчание, царившее между нами.

— Благодарю, всё хорошо, — ответила я с прежней вежливой улыбкой.

— Прошу великодушно простить меня, баронесса, но не могу не спросить, — его сиятельство бросил на меня взгляд: — Вас угнетает, когда в вас видят дитя? Вы ведь так юны еще, что неудивительно подобное обращение.

— Вот уже полгода, господин граф, никто не видит во мне дитя, — сказала я. — И я к этому привыкла.

— И вновь вы правы, — не стал спорить Гендрик. — Фрейлина ее светлости не может быть ребенком.