Усмехнувшись, я вернулась к калитке. Проскользнув в особняк через черный ход, я поспешила к своим комнатам, где меня ждала встревоженная Тальма. Она окинула меня придирчивым взглядом, и только обнаружив, что с ее хозяйкой ничего дурного не приключилось, вздохнула с облегчением.

— Ох, и натерпелась я страху, ваша милость, — пожаловалась она. — А коли б обидели? Или увидел кто?! Потом разговоров не оберешься. А из меня б ваша матушка, как есть, своими ручками душу вытрясла за то, что одну отпустила.

Дядюшка, когда я появилась в гостиной, где он всё это время развлекал моих родителей, увидев меня, заметно расслабился, и я поняла, что и он тревожился. Его взгляд повторил осмотр служанки, и только после этого он улыбнулся. Мне не терпелось передать ему, как прошла моя встреча с государем, но пришлось ждать удобного момента, чтобы после не противостоять допросам родительницы, которых и так хватало после наших бесед с его сиятельством, особенно наедине.

— Он принял меня, — рассказала я графу, как только представилась возможность. — Принял сразу, и мы поговорили.

— Он… — дядюшка чуть помедлил, а после спросил: — Он не прикасался к вам?

— Нет. Старался держаться подальше, — ответила я и усмехнулась. — Я бы сказала — бегал, как от огня, но мы говорим о Его Величестве, а потом я выражусь иначе — сохранял между нами расстояние.

— Хорошо, — кивнул его сиятельство: — Каков же итог?

— Государь сказал, что через несколько дней объявит о своем решении. Лишь бы не отказал…

— Будем верить в лучшее, — ответил дядюшка, и мы заговорили о праздновании Дня Верстона.

Он наступил через пять дней после моего визита во дворец, однако пока новостей не было, и оставалось лишь молиться о благополучном исходе дела. А пока мы, одетые в голубые платья и плащи, готовились к выходу из дома. Амберли, как обычно, изводила себя переживаниями, а я просто ожидала, когда мы отправимся в храм, и старалась вообще ни о чем не думать.

— Ваша милость, — поклонилась мне горничная, — ваша матушка велела передать, что ожидает вас и баронессу Мадести.

— Идем, — кивнула я и поглядела на Амбер, замершую у зеркала.

Она обернулась, прерывисто вздохнула и поспешила за мной, не забыв произнести:

— Ох, Шанни, я так волнуюсь. Храм Сотворения… там ведь будет весь высший свет.

— Твои мысли не чисты, сестрицы, — улыбнулась я. — Это всё суетность.

— Ох, — снова вздохнула Амберли, и мы, наконец, поспешили вниз.

Сегодня на улицах не было ни экипажей, ни всадников. Они занимали слишком много места, мешая потокам верующих, и были опасны в тот день, когда ничья жизнь не могла быть отнята насильно. Даже увечья и ранения были недопустимы. Да что там, даже границы сословного разделения нынче были размыты до той степени, что к храмам и площадям знать и простолюдины шли рядом, не выбирая положенных им улиц. Впрочем, это не означало, что нищий прорвется в храм Сотворения, стража не дремала, и нарушителей мягко, но непреклонно отваживали от ворот, распахнутых навстречу высокородной пастве.

Наш путь был относительно коротким, чуть дольше, чем до дворца. Однако вынуждена признать, что он оказался не только дольше из-за столпотворения и неспешного шествия людей, но и достаточно раздражающим. И скорость передвижения, и близость посторонних и незнакомых людей, вынужденных идти рядом, вызывали досаду и мысли, вовсе не положенные в этот день. Я честно старалась хранить в душе радость и даже улыбалась, но, опасаюсь, моя улыбка постепенно переходила в оскал. Не скажу, что меня толкали, но задевали время от времени, иногда так, что я оборачивалась, встречала похожий «счастливый» оскал и шла дальше, мучимая желанием поскорей добраться до храма.

А вот матушке и Амберли эта толчея оказалась нипочем. Старшая баронесса Тенерис мило щебетала с батюшкой и каким-то их общим знакомцем, которого я еще ни разу до этого не видела, а сестрица просто наслаждалась возможностью покрасоваться сама и поглядеть на других. Она смотрелась прелестно, голубой шел к ее глазам, делая их ярче. О том, как выгляжу сама, я не думала, а спутниками интересовалась первые минут десять, потом я думала только о том, как скорей скрыться за воротами храма, а затем и вовсе едва не выругалась, когда мне наступили на ногу.

— Прошу простить, — буркнул какой-то мужчина, едва бросив на меня непроницаемый взгляд.

— Пф, — все-таки фыркнула я ему след и снова растянула губы в фальшивой улыбке.

Радовало одно — рядом не оказалось никого из знакомых. Вести беседу вовсе не хотелось. Хотелось уже преодолеть остаток пути и занять свое место. А после дождаться окончания богослужения и вернуться назад, чтобы выдохнуть перед балом, который давали мои родители. И знаете, почему я ждала его с радостным предвкушением? Да потому что ради него выходить на переполненные улицы уже будет не надо. Впрочем, к вечеру такой толчеи быть уже не должно.

Наверное, мне просто не хватало простора. Мне нравилось в королевской резиденции чувствовать свободу во всем: в поведении, в передвижении, в этикете. И пусть ограничения и правила оставались, но они сводились до тех пределов, когда душа отдыхала. Это будто узник, выпущенный на волю после долгого заточения. А сегодня было ощущение, что бедолагу кинули даже не в темницу, а в каменный мешок без окон и малейшего проблеска света. И этим бедолагой была я… Прости меня, Верстон.

Однако и моим страданиям пришел конец. Когда показались голубые стены храма с позолоченной крышей, я возликовала и расправила плечи. Даже улыбка превратилась из натянутой в искреннюю. И оставалась такой, пока мы не вошли в ворота. Здесь уголки моих губ опустились вниз, потому что храмовый двор был уже заполнен людьми. Где-то среди них должен был находиться глава нашего рода. А еще магистр Элькос, Фьер Гард и Олив Дренг, которых привели сюда не только вера, но и обязанности.

Повертев головой, я поняла, что высматривать знакомых смысла нет, сделать это было попросту невозможно. Нет, мы не остались бы на улице во время богослужения, храм был рассчитан на несколько тысяч верующих, просто заходили внутрь без суеты, степенно и неспешно, успевая раскланиваться с другими верующими и поздравлять их с великим праздником. В результате, во дворе уже волновалось настоящее человеческое море.

— Как же восхитительно, — прошептала мне Амбер, сияя восторженным взором.

— Толчея? — мрачно вопросила я.

— Храм, — сестрица укоризненно покачала головой.

— Храм красив, — не стала я спорить.

Постепенно вереница знати продвигалась, и мы вместе с ней. Не могу сказать, сколько прошло времени, но из-за отсутствия суеты и попыток кого-либо пролезть побыстрей вперед, надолго мы во дворе не задержались. И когда вошли в широко распахнутые позолоченные ворота храма, я поняла, что внутри стоять будет свободней, чем на улице, потому что тут действовал примерно тот же принцип, что и в театре.

Внутри храм делился на несколько ярусов. Придворные поднимались по нескольким лестницам наверх, где расходились по площадке, огороженной перилами. Она тянулась по периметру всего храма. Так что немалая часть людей освободила место внизу, где осталась стоять столичная знать, имевшая право на посещение храма Сотворения в этот день. Был балкон и над придворными, туда отправились служащие государственных ведомств, принадлежавшие к среднему классу.

Наше место было внизу, так сказать, в портере. Это не означало, что мы сможем покинуть храм раньше королевского семейства, их приближенных и важных сановников, однако приближало нас к самому действу. Я своим местоположением осталась довольна, тем более теперь никто не стоял впритык ко мне, и это давало возможность вздохнуть полной грудью.

Наверх я не смотрела вовсе, не хотелось встретиться взглядом с теми, кто мне был неприятен, а потому и искать тех, с кем с удовольствием бы поздоровалась, я тоже не стала. Зато вскоре к нам присоединился дядюшка, чье место отныне тоже было среди столичной знати. Хотя, если король примет решение, которое окажется окончательной опалой, то роду Доло в храме Сотворения не будет места совсем. Однако пока мы стояли здесь, и это не могло не радовать.