Тимоша сжался калачиком, но в рюкзаке все равно было тесно. Железная телега гремела, тряслась и смердела чем-то удушливым, едким. Чтобы хоть как-то скрасить дорогу, Тимофей подбирал сладкие крошки со дна рюкзака и отправлял в рот.

“Далеко от хаты, ой далеко, – думалось. – Сам, поди, и не ворочусь”.

Город он нутром почуял: разом навалилась невиданная тяжесть, вдавила голову в плечи, отозвалась жаром в груди. А потом и услышал. Телег вокруг стало больше: они рычали механическими сердцами, пыхтели, выдыхая смрад, гудели протяжно, оглушительно, как ни птице, ни зверю не по силам. Тимоша обхватил голову руками и зажмурился, уткнувшись бородой в колени.

Не сразу заметил, как всё кончилось. Вокруг стало тише, телега прекратила дрожать. Рюкзак с Тимошей взметнулся вверх. На плечах у нового Хозяина всяко спокойней, чем в смердящем чреве железного чудища.

Не высовывая головы, Тимоша попытался почувствовать свой новый дом, но перед мысленным взором раскинулась лишь густая мгла, дохнула сыростью, как из-под земли.

– Здравствуйте, Виктор. – Голос молодой, девичий, совсем близко.

– Добрый день, – ответил Хозяин.

Над головой что-то зашуршало, загудело, и Тимоша почувствовал легкое щекотание внизу живота, как в ту ночь, когда старый Хозяин смастерил на иссохшей яблоне качели для внука. Домовой дождался, пока в хате все уснут, и катался под луной до рассвета. Сейчас, испытав то же чувство сидячи в рюкзаке, он понял – их тянет вверх.

– Уезжали? – спросила молоденькая.

– Да. – Голос Хозяина сухой и колкий, как крошки от печенья. – На похороны. Дедушки.

– Я вам очень соболезную…

Легкий толчок, и подъем закончился. Забренчали ключи, один за одним послышались звуки отпираемых замков.

– Может, вам нужна какая-нибудь помощь? – Робкий вопрос.

– Спасибо, Алеся.

Хлопнули двери, щелкнул замок. Рюкзак поставили на пол. Тимоша услышал удаляющиеся шаги, а затем и приглушенный шум воды. Осторожно, стараясь не издавать лишних звуков, выбрался из рюкзака.

– Хоромы не ахти какие… – бормотал себе под нос, осматриваясь.

Белые стены, белые потолки без люстры. Полы чудные – с виду дерево, но деревом и не пахнут, и гладёхонькие как бумажный лист. Разложенный диван с измятой простыней, стул, на столе странный тонкий телевизор: вот и всё небогатое убранство единственной комнаты. Ни комода с шуфлядами выдвижными, ни коврика самого захудалого. Столешница и та без скатерки.

Тимоша запрыгнул на подоконник, глянул в окно и едва не свалился обратно. Верхотура-то какая! Слыхал он, что в городах люди выше деревьев живут, под самыми небесами, но чтобы так…

Домовой задрал воротник тонкого кафтана, поежился. Отовсюду тянуло холодом. Не сквозняком, не морозной стужей с улицы; от самих стен шел холод безжизненного камня.

Хозяин этого и не замечал будто. Стянул свитер, расстегнул ворот рубахи и уселся на диван. Достал из кармана мятую карточку.

– Ну и на кого ты меня оставил? – спросил в пустоту.

Тимошка спрыгнул с подоконника и устроился рядом с Виктором.

– На меня, вестимо, – буркнул, всматриваясь в фотографию.

Там старый Хозяин, еще крепкий, без дрожи в пальцах и белесой пленки на глазах, обнимал внука, десятилетнего Витю. И река блестела в солнечных лучах.

– Гляди, какой ты вымахал, – сказал Тимоша. – Я тебя еще совсем дитем помню…

В кармане у Хозяина заиграла коробочка – похожая была и у деда. Внук подарил.

– Виктор Сергеевич, вы где? – спросила женщина из коробочки.

– Дома. Только вернулся с похорон.

– Соболезную.

Тимошка фыркнул – тепла в том голосе было не больше, чем в этих стенах.

– Спасибо.

– Виктор, за те дни, что вы отсутствовали, работа никуда не делась. Ваши отчеты должны быть готовы к утру…

Закончив разговор, Хозяин бросил короткий взгляд на непонятный телевизор и выругался. Снова уставился на фотографию, потирая щетину. В покрасневших глазах дрожали, готовые вот-вот сорваться по щекам слезы.

– Ну ты давай… этого. – Тимоша коснулся его плеча. – Не раскисай. Прорвемся…

Хозяин на миг замер, будто что-то почуял. А затем по сумеркам квартиры ударил свет, холодный, как в зимнюю ночь. Тимоша глянул в окно и отскочил пущенным ядром, ударился о стену, забился в угол, несмотря на пронизывающую стужу. Спрятал голову и зажмурился.

Лишь бы не смотреть.

Туда, за окно.

Где гигантский череп, и глаза его как две луны, чей мертвый свет обжигает кожу даже под кафтаном. И гул вокруг, не ясно – то ли дрожит всем телом домовенок, то ли сами стены ходят ходуном.

Одним глазком Тимоша глянул на Хозяина. Тот продолжал сидеть на месте, Тимофей лишь видел, как трясутся его плечи в беззвучных рыданиях.

– Не прощу тебя! – Виктор швырнул фотографию. – Слышишь? Не прощу!

Гул нарастал тем сильнее, чем громче кричал внук. Бледный свет будто вытягивал все краски из комнаты, от предметов остались лишь очертания.

– Оставил меня здесь одного! Как ты мог меня оставить?!

Тимоша пытался что-то выкрикнуть, но не услышал собственного голоса. Даже мыслей своих больше не слышал.

– Не прощу!

***

– Тимофей.

– Нет, дедушка, это я, Витя. Твой внук.

Виктор протянул руку к старику, коснулся сухого, горячего лба. В палате пахло лекарствами и смертью.

– Нет… Тимоша, друг мой. Пропадет в пустом доме. – В груди старика забулькало, и он зашелся кашлем.

Виктор вздохнул. Дедушка с детства любил рассказывать сказки про кикимор, леших и болотниц, что живут в лесах. И домовых, помогающих по хозяйству. Внук вырос, а сказки остались теми же.

…Похороны забрали последние силы. Теперь дедушка отдыхал там, где и хотел: на полузабытом кладбище, рядом с родной деревней. В трех метрах от бабушки. В километре от Витиной мамы.

В деревенском доме Виктор последний раз ночевал еще вначале весны. Обещал заехать летом, искупаться в речке, помочь подлатать крышу и привезти новый спиннинг. Не срослось.

А ведь предлагал старику перебраться в город, поближе к внуку. Поближе к врачам. Но тот лишь упрямился.

– У нас, может, и осталось всего пару дворов, да и те со стариками. Но даже так жизни тут поболее будет, чем в городах ваших.

Витя долго не мог уснуть, ворочаясь на скрипучей кровати в холодном доме – печь топить не стал. Последний, нелепый наказ дедушки: оставить открытой сумку или рюкзак, на дно положить печенье, желательно овсяное, и ложиться спать. На следующий день нужно было ехать домой, к работе и повседневной рутине.

Утром Виктор встряхнул пустой рюкзак, всё дно было усыпано крошками.

– Еще и мышей гонять, – проворчал мужчина и осмотрелся в последний раз.

Поправив лямки на плечах, он вышел из невыносимо опустевшего дома.

***

Туман затопил дворы, запертые в бетонных колодцах многоэтажек. Вдали от городов начало зимы – символ великого круговорота, отдых природы перед новой жизнью. Но мир подпирающих небо серых высоток сторонится жизни, не пускает ее на порог.

Там, в тумане, бродят они. Скелеты, огромные, как сами дома. Они являются к вечеру и не уходят до самого утра. Ступают неспешно, заглядывают в квартиры, мерцают глазами-лунами…

Тимоша поежился, завидев в тумане очередной силуэт, и отвернулся от окна. Растер окоченевшие ладони. Ему никак не удавалось согреться на новом месте, стены холодили, как могильные плиты. Ни красного угла, ни печи в квартире. Хозяин готовил на черном стекле или в жутко гудящей железной коробке со светящимся оконцем. Сам или уходил на весь день, или до позднего часа сидел перед своим телевизором.

Дедушка тоже любил устроиться вечерком в кресле напротив синего экрана, а домовенок всё гадал, как в этом ящике люди то помещаются. Не иначе, колдовство. В ящике нового Хозяина людей не было, наверняка, не вместил бы, тонюсенький такой. Были там буквы и цифры, кружочки чудные и линии цветастые. “Графики, таблицы и статистика” – так называл их человек, общаясь с женщиной по карманной коробочке.