Привели еще несколько ментов. Привели даже главного священника этой церкви. Он объяснил, что внутри ничего не приспособлено для сна, но я сказал, что это не проблема, и что у меня есть пенка и спальный мешок. Самый англоговорящий мент сказал, что никаких проблем, надо только съездить в участок на проверку к «большому начальнику», потом меня привезут обратно, и я смогу переночевать в церкви.

За мной приезжает полицейский фургон с сопровождением из четырех ментов. Я сажусь в него. В конуре для перевоза заключенных очень классная акустика. Едем в участок, играю своему конвою песню «Никого не осталось». Менты веселятся, снимают меня на телефон. Мне весело, ментам весело, водителю весело – всем весело.

Перед входом в участок, меня спрашивают, есть ли у меня нож, я честно отвечаю, что да. Просят на стойке при входе, предъявить нож отдельно, телефон отдельно, паспорт отдельно. Говорят – сдать вещи. Хорошо англоговорящий мент прощается и уходит. Мне указывают на открытую дверь слева от стойки при входе. Я захожу. Дверь сзади вдруг захлопывается и защелкивается. Я оглядываю комнату. В ней много людей, многие молятся. Кто-то развалился на ковре и дремлет. Кто-то сидит на скамейке, погруженный в свои мысли. И все египтяне. Все выглядят не очень. Атмосфера напряженная. Тут я понимаю, куда я попал. Я в камере временного задержания! «This is police station. Wait. Go out tomorrow, maximum», – все, что мне в состоянии сказать один местных заключенных по-английски.

Какого хрена?! За что меня сюда? Могли бы сказать просто: «Нет, в церкви спать нельзя». Я бы дальше пошел, чего спектакль разыгрывать? Сижу, жду уже пять часов, абсолютно не понимая, что делать. В голове постоянно крутится мысль о том, насколько все это нелепо и, что меня точно скоро должны выпустить, я же ничего не сделал! И я белый, я иностранец!

Наконец-то меня вызывают к «большому начальнику». Два мента ведут меня на пятый этаж, по обе стороны держа за руки. Большой начальник вежливо на английском объясняет, что я задержан, потому что в церкви спать нельзя. А я ведь и не спал, только спросил! Задает мне ряд стандартных вопросов: «Кто? Откуда? Когда прибыл? Где ночевал вчера? Куда направляешься? Сколько здесь будешь? Почему ты хотел спать в церкви»? Предъявляю ему все содержимое своего рюкзака. На тюбике с марганцовкой и на складном ножике большой начальник задерживает свое внимание.

– Зачем тебе нож?

– Ну, чтобы резать что-то или чистить фрукты…

– А это что такое?

– Это лекарство-антисептик, от поноса или от порезов. А что такой тип ножей тут запрещен?

– Нет, не запрещен…

Большой начальник смотрит документы, хмурится, сопит. Придраться не к чему. Говорит, что могу покинуть это место примерно через час. Радостный возвращаюсь в камеру, думаю, что ладно, пронесло, как говорится. Заключенные интересуются, что произошло, за что я здесь, и что со мной будет. Сначала пытаюсь на арабско-английском объяснить им, что хотел переночевать в церкви, попал сюда, чего делать не знаю, может быть скоро выйду. Вскоре бросаю свои лингвистические мучения и просто говорю, разведя руками: «Welcome to Egypt»! Юмор поняли, по камере прокатываются отрывистые смешки заключенных.

Проходит два часа. Меня вызывают на телефонный звонок ровно на один вопрос: «Where do you work»? Называю место работы, с которого ушел перед путешествием – «Hiper-com Service», называю должность – менеджер, чтобы не усложнять. Через 1,5 часа меня выводят из камеры и снова ведут на пятый этаж. Большой начальник опять задает мне вопрос: «Where do you work»? Отвечаю все то же самое, что и по телефону. Это что за бред такой? Они меня проверяют, не заврался ли я, случаем? Потом мне сообщают, что какой-то там ответ от посольства РФ не пришел и, что мне придется провести здесь ночь. И ничего с этим сделать нельзя. В отель нельзя, на свободу нельзя. Прошу выселить меня из общей камеры. Соглашаются. Мне дают мой рюкзак, я стелю пенку справа от входа, перед стойкой, куда я сдал паспорт и телефон. Прошу свой телефон позвонить. Не дают.

Пытаюсь спать. Меня возвращает в сознание чье-то громкое и веселое: «Good morning»! Хотя до этого «монинга» еще далеко.

– How are you? – спрашивает меня человек в гражданском.

– Bad…

– Why?

– Because I`m here for nothing. It`s ridiculous!

Человек в гражданском пытается преподнести мне ситуацию в позитивном свете, мол, я искал бесплатную вписку на ночь и нашел. Смешно, но так и есть!

– Who are you? – интересуюсь я у «ночного шутника».

– Well, I`m a person…

– Are you agent?

– May be…

– Yes, you are.

К моменту этого разговора всех заключенных выпускают по домам, мне дают банан, воды и впихивают обратно в пустую камеру, вместе с рюкзаком. Говорят, что завтра днем уже выйду. Остаток ночи проходит, как во сне. Я иногда слышу, как за дверью менты начинают бренчать на моем инструменте, стучу кулаками в дверь, требую, чтобы те прекратили. Сволочи, никакого уважения к чужим вещам! В туалет тут выводят под конвоем. Это немного стрессово. Приноровился ссать из окна камеры прямо на улицу! Так им, гаденышам! В такие ситуации, вот именно в такие, я еще не попадал. Буду ждать, посмотрю, чем это все закончится.

15 января.

По крикам: «Аллах акбар»! – доносящимся с мечетей, я понимаю, что наступило ранее утро, рассвет. Из окна камеры этого не видно. Оно, зарешетчатое, упирается почти прямо в стену. Жду, жду, жду. Ничего не пью, ничего не ем – нечего. Три раза просил телефон, чтобы сделать звонок в посольство, три раза мне отвечали: «Five minutes», – только чтобы я от них отстал. Я словно в вакууме. Время течет непонятно как. Не понимаю, прошло пять минут или пятнадцать. Вкрадывается ощущение бессилия. Все, на что сейчас способен мой мозг – это фантастические сценарии диверсии: поджечь ковры, разбить стекло камеры скамейкой и убить всех ментов авторучкой.

Где-то за окном есть дороги, вкусности и море. А здесь, в камере 4 на 7 метров нет ничего, кроме замусоленных и вонючих пледов с коврами. Пытаюсь медитировать, читать мантры. Понимаю, что какой бы несправедливой ни казалась ситуация, я это заслужил. Ничто не происходит незаслуженно – закон причины и следствия. Смеюсь про себя о том, что если уже на второй день в Африке я попал в такое приключение то, что будет под конец путешествия? Чаепитие с динозаврами?

На мои вопросы о «большом начальнике» надзиратель объясняет жестами, что он еще дома и спит. В камеру приводят нового заключенного – молодого парня в нелепом спортивном костюме. Он выглядит очень напуганным, забитым. Пытаюсь с ним пообщаться. Все, что я смог выяснить – это его возраст, 23 года. А по поводу того, почему он тут оказался, его ломанного английского я так и не смог понять. Потом он добавил: «I can`t talk to you. Sit down please». И он принялся читать Коран вслух, немного покачиваясь взад-вперед.

Мне принесли покушать две лепешки с овощной котлетой. Хотел поделиться одной из них со своим сокамерником, но тот отказался. Позже привели еще двух арестантов в наручниках на пару часов. Вскоре вывели из камеры и молодого зашуганного парня в нелепом спортивном костюме.

В середине дня меня повели к «большому начальнику», угостили бананом и в его кабинете дали поговорить по телефону с очень бестолковой теткой, хрен знает откуда. Она задавала все те же вопросы: «Кто? Откуда? Когда прибыл? Где ночевал вчера? Куда направляешься? Сколько здесь будешь? Почему ты хотел спать в церкви? Где ты работаешь? Кого ты знаешь в Египте? Зачем ты едешь потом в Судан? Есть ли у тебя в Судане друзья»?

Я уже сам слегка отупел от сидения в клетке, с трудом вменяемо формулировал свои ответы. На те же вопросы. Они, серьезно что ли, меня проверяют, не совру ли я где, спустя время? Не шпион ли я? После этого мучительного диалога с бестолковой женщиной, «большой начальник» говорит, что через 1,5 часа я смогу выйти.

Через три часа ожидания, я уже грубо потребовал аудиенцию с их главнюком, бил дверь ногами, орал матом, потому что это уже было ни в какие ворота. За день я по нескольку раз мысленно прошел через стадии отрицания, гнева, торга, депрессии и принятия. Стены надвигались все ближе и ближе, казалось вот-вот раздавят мой мозг вдребезги. Вся моя подготовка, все мои намерения привели меня именно сюда. В этот момент. В эту секунду, в это место, когда я стою перед «большим гавнючим начальником», слушаю его и не понимаю, где он мне врет, а где говорит правду. Мне не разрешают позвонить ни родителям, ни в посольство. Телефон не отдают. Главнюк объясняет, что мое преступление очень серьезное, и что быстро этот вопрос решиться не может.