– Осторожно, рухнешь! – только и успел предупредить дядька Прун, когда камни под ногами старосты начали осыпаться.

– Мавка тебя побери! Почему медлил? Смерти моей захотел? – Дадарь торопливо попятился, но его жадный взгляд успел выхватить и огромный постамент, и сам гроб, что под факельным огнем сыто сверкнул серебром. Тело Корхеля воспринималось как досадная помеха, мешающая рассмотреть витиеватый узор на крышке.

«Должно быть, кто–то из древней знати спрятан в могильнике, – староста в уме подсчитывал вес погребальных предметов. – Дурак, Миклуш. Надо было втихую о таких вещах рассказывать. Поднял ор на весь поселок, как теперь от сестер находку скрыть? Земли–то им принадлежат. Заграбастают и опять по ветру пустят, неумехи…»

– К дереву, к дереву веревки привязывай! – распоряжался Дадарь, готовясь спустить в яму первых добровольцев, когда дикий крик перекрыл гул голосов.

– Корхель! Корхель, ты где?!

Люди расступились.

На поляну выскочила простоволосая женщина. Распахнувшаяся душегрейка открывала взору большой живот. Женщина крутанулась на месте, пытаясь отыскать мужа. Односельчане прятали глаза.

– Стой, Зденка, не кричи, – староста обхватил беременную за плечи. – Там твой муж.

Дадарь мотнул головой в сторону ямы. Притихшая было женщина рванула к провалу, да так прытко, что удержать ее не хватило сил.

– Кор! Кор!!! – она перешла на визг, понимая, почему муж не отзывается. – «Наврали. Все наврали! Мертвый он, иначе уже подал бы голос!»

– Стой, глупая! – дядька Прун кинулся наперерез, но не успел. Зденка замерла у края ямы, напоминающей огромный колодец. Брошенные вниз факелы неохотно освещали тело мужчины.

– Кор? – спросила женщина у тишины. Односельчане перестали дышать, страшась стать свидетелями трагической развязки.

Только душегрейка осталась в руках дядьки Пруна, когда Зденка шагнула в склеп.

Хор голосов вскрикнул сначала от ужаса, а потом от удивления, когда люди поняли, что беременная не полетела вниз головой, а нащупала под ногами лестницу, которая открылась под осыпавшимися камнями. Она тоже была серебряной.

– Ты поплачь, поплачь…

В яме уже было тесно. Тело Корхеля сняли с гроба и положили у стены колодца, тут же забыв о вдове. Дядька Прун гладил черноволосую женщину по голове. Она стояла на коленях и с усердием застегивала рубашку на груди мужа, распахнувшуюся от удара. Пуговицы не слушались, выскальзывали из дрожащих пальцев, но Зденка старалась привести одежку в порядок.

Три дня, всего три дня его не было дома, а она уже соскучилась. Ждала, напекла пирогов, а он… мертвый, в какой–то грязной яме…

Крышка гроба, сдвинутая усилием шестерых, с грохотом упала на пол и разломилась на несколько частей, открыв взорам пожелтевшую от времени шелковую ткань, которой был укрыт мертвец.

– Посмотри, мужчина или женщина, – прошептал староста, подталкивая под локоть Миклуша.

– С–с–сам смотри, – охотник будто ненароком сделал шаг в сторону самого большого куска серебра.

Дадарь скосил глаза на крышку гроба и, поняв намерение сотоварища по странному делу, усмехнулся. Прочитав про себя молитву, рывком отбросил шелк с лица покойника.

Миклуш забыл о серебре. Тяжелая тишина опустилась на пребывающих в яме. Вскоре прекратились и всхлипы вдовы, почувствовавшей, что за ее спиной происходит нечто необычное. Она повернула голову и, увидев, как вытянулись лица односельчан, поднялась, поддерживаемая дядькой Пруном, на ноги.

В гробу лежала женщина. На это указывало богатое платье и сетка, расшитая жемчужинами, на густых, не утративших блеск, волосах. Но лежала она… вниз лицом. Кружева на рукавах не смогли скрыть, что руки ее были скручены за спиной намертво.

– Это кто ж так над ней поизмывался? – растеряно произнес молодой охотник.

– Не о том думаешь, глупец, – оборвал его староста. – Спроси лучше, почему мы не видим тлен.

– И точно, – присвистнул Миклуш, подойдя ближе, – одежка точно сейчас сшитая, а пальцы не превратились в мощи…

– Так бывает, – дядька Прун втянул носом воздух. – Когда сырости нет, мертвец просто усыхает. Но почему она вниз лицом–то?

– Мне мамка часто говорит, ежели я набедокурю, то мой отец в гробу перевернется, – молодой охотник вытер краем рубахи слезящиеся глаза. Его факел чадил. – Может эта тоже перевернулась?

– Ну да, такой же сынок заставил. Лет двести назад. А то и поболе…

– Я хочу увидеть ее лицо, – вдруг произнесла Зденка. Ее глаза лихорадочно блестели, на щеках появился яркий румянец. Мужчины замерли. – Из–за нее умер мой муж. Я хочу знать, как выглядит Леди Смерть.

Беременным не отказывают, даже если их просьбы странны. Беременной вдове никто и не подумал перечить.

Ухватив ткань платья, которая опасно натянулась, но не треснула, погребенную перевернули. Ожидая увидеть нечто страшное, с приплюснутым носом и ощеренным ртом, люди удивленно выдохнули.

Она была красива. Невероятно красива и молода. Тонкий нос, изящно очерченные губы, плавные арки бровей и мягкий овал лица, на котором еще светились прижизненные краски. Словно женщина только что уснула.

– Падаль, – беременная зло топнула ногой. – Ты все равно падаль…

Губы мертвячки дрогнули. Или это неверный свет факела заставил так думать?

– Разлучница, – между тем шептала Зденка, входя в какой–то транс. Ее голос становился резким, каркающим. – Тварь…

– Уведите ее отсюда, – первым пришел в себя староста. Дядька Прун положил ладони на плечи беременной и потянул назад.

– Шлюха… – вдова уже брызгала слюной. Она ухватилась пальцами за край серебряного гроба и не позволила себя увести.

Улыбка мертвой ширилась, и вдруг она открыла глаза.

– Ведьма! – выкрикнула несчастная женщина и забилась в судорогах, став невероятно тяжелой.

Столпившиеся вокруг гроба люди закричали в ужасе. Всем казалось, что вот прямо сейчас покойница встанет.

Лестница тряслась от натуги под сапогами мужчин, стремящихся выбраться из склепа. Они уже забыли о беременной, потерявшей сознание. Страх гнал их вон.

Только через час, услышав крик ребенка, разносящийся по притихшему лесу, когда даже ночные птицы да зверье, чуя беду, попрятались, староста и дядька Прун отважились приблизиться к яме. Заглянув за край, они увидели лежащую на полу Зденку, а между ее ног зашедшегося плачем ребенка.

– Жалко малютку, – бабушка Зденки – единственная родственница с обеих сторон, кутала новорожденную детку в теплый платок. Осень наступила как–то сразу, за одну ночь. В день похорон лил холодный дождь. Кладбище развезло, провожающие супругов Квочиков в последний путь утопали в грязи по щиколотки. – Я стара и больна, дите поднять не успею. Да и куда мне о нем заботиться, если я себя не могу прокормить.

Она шла за старостой, надеясь, что тот услышит ее причитания.

– Я пришлю мешок муки, – Дадарь отводил глаза. Он понимал, что не о мешке муки просит старуха. Но зачем ему и его жене чужие дети? Не дал бог своих, ну и не надо. Возраст уже не тот, чтобы в куклы играть.

– Дитятко жалко, – опять заныла старуха. – У меня и коровы нет, чтобы дать то, что положено младенцу…

– Я пришлю козу, – бросил староста, – на первое время ее молока хватит.

– Я и доить–то не смогу. Пальцы не гнутся, – бабушка Зденки выпростала из платка руку с опухшими суставами и потрясла ею.

Дадарь закрыл глаза, чтобы не видеть. Но тут же иное видение всплыло в памяти: как рвется рот мертвячки, как тускнеют и проваливаются глаза, как распахивается беззубая челюсть, показывая рот, забитый камнями.

«И вовсе не улыбалась она, как подумали многие, а начался процесс разложения. Но кто и почему так похоронил девушку? Надо бы порыться в графской библиотеке, глядишь и найдутся объяснения. Земля же Багуш–Пальским принадлежит».

Серебро вывезли в ту же ночь, как только вытащили ребенка и его несчастных родителей из склепа. Мощи мертвой девушки сложили в сундук и отправили с сопроводительным письмом к столичному лекарю, который, как поговаривают, по костям мастак определять, когда и как жила покойники. Может быть, удастся расшифровать и письмена на крышке гроба, которые поначалу посчитали за узор.