Есть несколько объяснений, почему в тот или иной момент данное создание может иметь не совсем оптимальную конструкцию. Это может быть случайность (абсолютное невезение), стремительные изменения окружающей среды (например, если происходит падение крупного метеорита, ледниковый период или иной катаклизм, эволюции нужно время, чтобы наверстать упущенное) или фактор, которому во многом посвящена эта книга: история, заключенная в нашем геноме. История имеет потенциальное – иногда пагубное воздействие, поскольку на то, что может развиваться в данный момент, мощно влияет то, что возникло в результате прежней эволюции. Как корни современных политических конфликтов частично можно обнаружить в конвенциях, последовавших за мировыми войнами, нынешнюю биологию можно рассматривать через призму истории более ранних творений. Как сказал Дарвин, жизнь есть результат «наследственных изменений»; существующие формы лишь измененные версии более ранних. Человеческий позвоночник, например, возник не потому, что был наилучшим из возможных решений, – он был создан на базе того, что уже существовало (позвоночник четвероногого существа).
Это наводит на понятие, которое я называю «эволюционной инерцией», заимствованное у Ньютона с его законом инерции (тело, находящееся в состоянии покоя, имеет тенденцию сохранять состояние покоя, а тело, находящееся в движении, имеет тенденцию сохранять движение). Эволюция обычно имеет дело с тем, что уже есть, и модифицирует это, а не начинает с нуля.
Эволюции присуща инерция, так как новые гены должны работать во взаимодействии со старыми, и эволюцией движет ближайшая перспектива. Создания – носители гена либо живут и размножаются, либо нет. Следовательно, естественный отбор имеет тенденцию благоприятствовать тем генам, которые обнаруживают преимущества немедленно, и отвергать другие возможности, которые могут привести к лучшему функционированию в будущем. Таким образом, процесс происходит подобно тому, как действует менеджер по продукту, который заинтересован поскорее поставить продукт на рынок, даже если сегодняшние недоработки могут впоследствии привести к проблемам.
В итоге, как сформулировал нобелевский лауреат Франсуа Жакоб, эволюция подобна кустарю, «который… часто не зная, что он хочет сделать… берет все, что попадется под руку, – старый картон, обрывки веревки, куски дерева или металла, – чтобы сделать работающий объект… [в результате получается] странный, собранный наудачу агрегат». Если нужда – мать изобретений, то кустарничество – чокнутый дедушка клуджа.
Короче говоря, эволюция часто происходит путем наваливания новых систем на крышу старых. Прекрасно описал эту аналогию нейрофизиолог Джон Оллман. Как-то он посетил электростанцию, где одновременно сосуществовали по меньшей мере три поколения технологий, прилаженных друг к другу. Новейшая компьютерная технология работала не сама по себе, а на службе у электронных ламп (наверное, образца 1940 года), которые в свою очередь управляли еще более старыми пневматическими механизмами, приводимыми в действие сжатым газом. Если бы инженеры станции могли позволить себе роскошь пользоваться всей системой в автономном режиме, без сомнения, они начали бы с нуля и избавились от устаревших систем разом. Но постоянная потребность в энергии препятствует такой решительной реконструкции.
Подобным образом живые существа постоянно должны выживать и воспроизводиться, что часто мешает эволюции строить по-настоящему оптимальные системы; эволюция не может перевести свои продукты на автономный режим точно так же, как не могут люди-инженеры, и в результате получаются такие нелепые конструкции, когда новую технологию наваливают на старую. Средний мозг человека, например, существует буквально поверх более древнего заднего мозга, а передний мозг надстроен на вершине их обоих. Задний мозг[8], самый старый из всех (возник по меньшей мере полмиллиарда лет назад), отвечает за дыхание, равновесие, настороженность и другие функции, которые одинаково важны как для динозавра, так и для человека. Средний мозг, появившийся вслед за ним, координирует зрительные и слуховые рефлексы и контролирует такие функции, как движения глаз. Передний мозг, отдел мозга, возникший последним, управляет такими вещами, как речь и принятие решений, но способами, которые часто зависят от старых систем. Как вы можете узнать из любого учебника по нейрофизиологии, язык очень сильно зависит от поля Брока, левой зоны переднего мозга величиной с грецкий орех[9], но еще зависит и от более старых систем, таких как мозжечок и наследственные системы памяти, которые не идеально подходят для этого. В ходе эволюции наш мозг стал чем-то вроде палимпсеста, древнего манускрипта с несколькими слоями текстов, написанных в разные времена, когда старые части скрыты новыми.
Оллман расценивал этот несовершенный процесс, посредством которого новые системы надстраиваются поверх старых, а не начинаются с нуля, как «прогрессирующее наложение технологий». Конечный продукт с большой вероятностью будет клуджем.
Конечно, объяснение, почему эволюция вообще может приводить к решениям в духе клуджа, еще не доказывает, что человеческий мозг – клудж. Но есть две веские причины считать, что это похоже на правду: относительная непродолжительность нашей эволюции и природа нашего генома.
Рассмотрим для начала короткий промежуток существования человека и что из этого вытекает. Бактерии живут на планете три миллиарда лет, млекопитающие – триста миллионов. Люди – максимум несколько сотен тысяч лет. Язык, культура и способность мыслить, вероятно, возникли только в последние пятьдесят тысяч лет. По меркам эволюции это время непродолжительное для отладки и достаточно долгое для накопления эволюционной инерции.
Между тем, хотя средний человек устраивает свою жизнь так, что она весьма сильно отличается от жизни средней обезьяны, геном человека и геном примата почти одинаковы. Человеческий геном, если сравнивать нуклеотид за нуклеотидом, на 98,5 % идентичен геному шимпанзе. Из этого следует, что бо́льшая часть генетического материала эволюционировала в окружении созданий, не имеющих языка, культуры и разума. Это означает, что характеристики, которые мы считаем наиболее ценными, черты, которые больше всего выделяют нас как людей, – язык, культура, ясность мышления – должны были строиться на генетической основе, первоначально приспособленной совсем для иных целей.
В этой книге мы пройдем по наиболее важным ментальным сферам жизни человека: это память, убеждения, выбор, язык, удовольствие. И я покажу вам, что каждая из них изобилует клуджами.
Бывают блестящие люди, а бывают тупицы; одни ударяются в религию, другие впадают в разрушительную наркозависимость, а кто-то не может жить без ночных радиопередач. У всех у нас есть слабости – не только у работяг, мечтающих выпить в конце недели, но и у врачей, юристов, политических лидеров, о чем свидетельствуют, например, книги Джерома Групмэна «Как думают доктора? Почему врачи ошибаются, и как пациент может спасти себя» и Барбары Такман «Ода политической глупости. От Трои до Вьетнама». В традиционной теории эволюции много говорится о том, как естественный отбор шел по пути лучших решений, но куда меньше – о том, почему человеческий мозг подвержен постоянным ошибкам.
В книге я размышляю о том, почему наша память так часто нас подводит и почему мы нередко верим тому, чего нет, и не верим в то, что есть. Я пытаюсь разобраться, почему половина американцев верит в привидения и как получается, что почти четыре миллиона человек на голубом глазу утверждают, что их похищали космические пришельцы. Я показываю, как мы тратим (и часто зря) наши деньги, почему бросаем их на ветер и почему считаем, что постное на 80 % мясо гораздо предпочтительнее мяса, в котором 20 % жира. Я исследую происхождение языков и объясняю, почему язык часто неправилен, непоследователен, неточен и в связи с этим почему такое предложение, как «People people left left», сбивает нас с толку, хотя это всего лишь четыре слова. Я рассматриваю также, что делает нас счастливыми и почему. Часто говорят, что удовольствие существует для того, чтобы направлять развитие видов, но зачем, например, мы проводим столько часов перед телевизором, который никак не улучшает наши гены? И почему душевные болезни распространены настолько, что затрагивают так или иначе почти половину населения? И почему, в конце концов, невозможно купить счастье?
