Но когда он вышел из дома на улицу, в неприветливый, пасмурный и морозный январский день, один из тех, что, вроде бы, доброго слова не стоят, все дела – настоящие, прошлые, будущие, человеческие и волшебные – разом вылетели из головы, потому что город честно выполнил свою часть договора, всем собой его сразу обнял. И тогда тот, кого мы условно называем Романом (ну смешно же – писатель «Роман»), окончательно понял (он всякий раз понимал это заново, как впервые), зачем нужна вся эта возня с человечьими жизнями, почему ему недостаточно просто так путешествовать по городам. Трудно перевести это звонкое от полноты понимание на язык, состоящий из слов, но коротко говоря, ради острого ощущения невозможного чуда, которое иначе не испытать.

– Эй, – сказал он вслух, благо улица была совершенно пустынна, – признавайся, что ты добавляешь в свой воздух? Какие приворотные руны чертишь трещинами на тротуарах? Что творишь? Почему я тебя так люблю?

Ответом стало до смешного достоверное ощущение, будто его взяли на руки и понесли. Хотя, с точки зрения стороннего наблюдателя, писатель Роман просто быстро шагал по улице, педантично касаясь ногами земли.

Дал себе волю, гулял до позднего вечера. То и дело сворачивал в бары, потому что это тоже способ знакомиться, но на морозе совсем не пьянел, только настроение поднималось, хотя казалось, куда ещё.

Это его настроение ощущали даже посторонние люди, их как магнитом тянуло к нему. Девушки улыбались, чужие дети висли на шее, бармены порывались бесплатно чем-нибудь угостить, хмельные незнакомцы наперебой предлагали немедленно с ними выпить и о жизни поговорить. Ни от чего не отказывался, помнил, что приносит удачу. А возможность всегда ответственность: можешь – вот и делай давай.

К нежилому трёхэтажному дому на Башенной улице писатель Роман пришёл примерно за час до полуночи, когда мир уже так привык к темноте, словно дня и не было, и не будет, «солнце» – просто странное слово, фантазия, а свет бывает только от фонарей.

Боли на этот раз не почувствовал, только настроение заметно испортилось. Но с учётом того, насколько оно весь день было восторженное, невелик ущерб, не о чем говорить. В этом смысле «человек» – довольно удобная конструкция, почти совершенно бесчувственная, кого в неё ни засунь. И это далеко не всегда недостаток. К сожалению, нет.

В дом заходить не стал, поскольку трезво оценивал силы совсем ещё нового человека-себя – на бесстрашие их хватает, но это не означает, что хватит и на войну.

Сел на ступеньку парадного входа, где ещё нынче утром всем собой настоящим сидел. Это резко улучшило настроение. Хорошая всё-таки штука – слабым временным телом вступить в свою вечную тень.

Сказал вслух:

– Эй вы там, волшебные феи, джинны и падшие ангелы, завяжите бантиком хвосты![1] И не сцыте. Нормально всё будет. Ну или не особо нормально. Поглядим.

Он нарочно дразнился, в смысле, не для собственного удовольствия, а чтобы облегчить городу жизнь. Когда над злом насмехаются без опаски и трепета, израненное им сердце хоть немного, да меньше болит.

Даже человеческим телом почувствовал, как хищники замерли. Растерялись, ослабили хватку, перестали яростно грызть. Подумал: отлично, работает. Ах вы нежные зайки! Придётся теперь каждый день приходить над вами смеяться. Ладно, это не работа, а удовольствие. Вообще не вопрос.

Отвернулся от двери парадной и увидел, что на соседней ступеньке стоит бутылка, примерно наполовину полная (не наполовину пустая, писатель Роман, как и Рен – оптимист).

Разглядел в темноте этикетку: надо же, не дешёвая бормотуха, а какой-то непростой кальвадос. Коллекционный, шестьдесят пятого года здешнего прошлого века. Тот самый, значит, ясно с ним всё.

– Ну ты даёшь! – восхищённо сказал он городу. – Законы природы нервно курят в коридоре… ну, предположим, затмений. Нормальное место для перекура, чего. Короче, ты лучше всех в мире. Нахал, беспредельщик, бестолочь. Даже из тех, каких не бывает, самый крутой.

Сделал глоток, небольшой, просто чтобы показать, насколько рад угощению, типа невозможно терпеть. И мгновенно – вкусы и запахи часто так действуют – то ли вспомнил в подробностях придуманный утром план, то ли просто заново его изобрёл.

План, изобретённый человеческой головой, тем и хорош, что его вполне можно пересказать человеческими словами. Звучит всё равно абсурдно, но главное – наконец-то хоть как-то звучит!

Коротко говоря, план заключался в том, что клин вышибают клином. Если древнее зло всегда подбирается к жертве, прикинувшись радостным чудом, значит, хочет быть этим чудом, просто не умеет им стать. Потому и грызёт потом так беспощадно свою несчастную жертву: мстит, что не смогла своей любовью и верой его превратить. Но это, конечно, легче сказать, чем сделать, поди одной только наивной верой измени природу древнего зла. На такое никому сил не хватит, ни человеку, ни даже целому городу – пока он один. Потому и говорил поутру, что понадобятся помощники. Очень много помощников; сколько – чёрт его знает, конечно. Может, нескольких сотен хватит, а может, ста тысяч окажется недостаточно. Ладно, чего зря гадать, поглядим.

Сидел на ступеньке дома, где притаилось древнее зло, вот прямо сейчас присмиревшее, не то от его насмешек, не то от того, что впервые за всю свою тяжкую вечность встретило настолько полное понимание. И ощутило… а что оно, собственно, ощутило? Может, надежду? Было бы круто, если и правда её. Зло, которое способно надеяться хоть на какое-то условное «лучшее», не такое уж великое зло.

Ладно, – подумал Роман, – надеется оно или просто боится, я пойму когда-нибудь позже. Ну или не пойму никогда. Важно сейчас не это, а то, что никакое лютое зло оставаться собой не сможет, если достаточно много народу будет считать его прекрасным, волшебным, самым добрым в мире добром.

Взял бутылку и пошёл по направлению к дому. По дороге понемногу всё и прикончил – пока не зло, кальвадос. Прежде, чем выкинуть пустую бутылку в урну, поцеловал её в ледяное стеклянное горлышко – всё-таки самое первое настоящее чудо, которое с ним-человеком в новой жизни произошло. И услышал, как кто-то поблизости говорит насмешливым баритоном:

– Ничего себе у тебя закидоны – целоваться с холодным стеклом!

Голос звучал настолько по-человечески, что Роман сперва огляделся по сторонам и только потом сообразил, что это город так дразнится. Совершенно настоящим человеческим голосом! Который можно услышать ушами! Ну и дела.

– Сам же дал мне отпить человеческой жизни, которую для себя варил, – объяснил ему город. – Жалко, её не хватает, чтобы тоже в кого-нибудь превратиться и человеческими ногами по собственным улицам погулять. Но зато я теперь могу совсем настоящим человеческим голосом разговаривать. Здорово получилось! Раньше меня мало кто слышал, а теперь практически с кем угодно могу говорить. Я уже с кучей народу сегодня здоровался и вежливо спрашивал, как дела. Правда, они почему-то пугаются. Некоторые даже начинают креститься, словно я какая-то зловещая сказочная сатана. Это так удивительно! Совершенно необъяснимо. Но мне всё равно понравилось. Смешная игра – всех пугать!

Сказал с бесконечной нежностью, которая непонятно откуда взялась в человеческом теле, до сих пор был уверен, этой штуке настолько сильные чувства не по плечу:

– Надо же, какие странные люди. Почему-то пугаются! Незнакомого голоса, который неизвестно откуда звучит. Вот уж действительно удивительно. Совершенно необъяснимо! Никому никогда не понять.

– Это «сарказм» называется, – укоризненно заметил голос. – Высшая степень иронии, что-то там, бу-бу-бу. Думал, не догадаюсь? А я, между прочим, умный. У меня даже есть университет!