Мы молчали, думая о своём и продолжая разглядывать кусты, скрывающие от наших глаз громкоголосых исполнителей. Теперь цикады будут петь до конца октября, и, возможно, я начну свой роман. Во всяком случае, очень надеюсь на это, потому что ничто так не услаждает мой слух, ничто так не действует на мои нервы, успокаивая и расслабляя их, ничто так сильно не вызывает желание вспомнить прошлое и написать о нём, как резкий треск этих насекомых. Поэтому я с надеждой и радостью прислушиваюсь к звонкому хору за окном, позволяя своим мыслям растечься, раствориться в его звуках без остатка, лишь бы накопить достаточно энергии для творчества.
Цикады начинают петь рано утром, когда застенчивые лучи восходящего солнца тянутся из-за моря к вершинам близких гор, по пути пробираясь между ветками деревьев и к нашим окнам. А заканчивают вечером, когда последний блик скатившегося за горы диска окончательно растворяется во тьме. Но лето выдалось жарким, температуры растут, поэтому цикады поют не умолкая. Днём и ночью они сотрясают горячий воздух сложным феерическим дребезжаньем, накрепко прирастая к деревьям своими ликующими криками.
По утрам их яростный стрекот сливается в такой оглушительный и радостный хор, что он перекрывает шум близкой дороги и я не слышу ни гула машин, ни их гудков. В распахнутые окна моего кабинета робкие лучи солнца проникают вслед за дерзкими голосами цикад, перекричать которые могут лишь торговцы рыбой, приезжающие в наши дворы на стареньких мотоциклах с прицепленными к ним тележками, да китайские пенсионеры, собирающиеся к шести часам утра в кружок у подъезда, способные так сильно ударить костяными шашками по деревянной доске, что я, привыкнув к однообразным руладам цикад, каждый раз вздрагиваю и просыпаюсь от этих резких хлопков.
Я затрудняюсь, с чем сравнить издаваемые цикадами звуки. Они напоминают частый, звонкий треск и дробное жужжание. Зазвучав, вдруг прыгают на такую высоту, что, кажется, ещё немного – и оборвутся, не выдержав напряжения! Но проходит секунда, другая, а они только набирают силу, разбегаясь в стороны, и вскоре заполняют собой всё вокруг. Они бьются друг о друга, звенят, и кажется, что сам воздух дрожит от их ударов. Иногда из общей массы вырываются несколько густых, вязких, похожих на злое дребезжание расстроенного контрабаса звуков, которые надолго зависают над хором, словно не желая затеряться в нём, и настырно ведут свою партию до тех пор, пока не выдохнутся. Всё вместе это выливается в удивительно ровное, очень монотонное жужжание, к которому быстро привыкаешь, почти не замечая его…
Порой они замолкают на несколько минут, и город тут же напоминает о себе рёвом автомобилей, гудками, криками детей, обрывками разговоров во дворе – словом, всем тем, что так мешает сосредоточиться. Я жду, когда цикады снова запоют, чтобы продолжить работу. Мне представляется, что в тот момент, когда открывается очередное отделение концерта, где-то поднимают невидимые шлюзы и на волю выпускают звенящие невидимые шары, которые, обрушившись на кусты и деревья, застревают там и продолжают звенеть уже из укрытия, спрятавшись в шикарных лиственных шатрах под нашими окнами. Иногда, когда день выдаётся особенно солнечным, а пение цикад становится особенно громким, я пересаживаюсь в широкое кресло у открытого окна и начинаю вспоминать то далёкое-далёкое лето, когда я был слишком молод, чтобы задумываться о духовной стороне любви. Кровь бурлила в моих жилах, сердце трепетало, зов природы опережал взросление духа, и это было главным, на что я обращал внимание…
Я помню до сих пор: горячий крымский воздух, пахнущий выжженной травой, слепящее солнце в голубом небе, разомлевшее море под ним и мы вдвоём, пропитанные запахами юга, наполненные зноем и любовью. Лето тогда выдалось исключительно жарким, от солнца было некуда деться! Нельзя было спрятаться даже в номере гостиницы, куда его назойливые лучи проникали сквозь плотно сдвинутые шторы, накаляя комнатку и превращая её в настоящую душегубку. Жара утомляла нас, лишала сил и мешала наслаждаться близостью друг друга. Это было не совсем то, на что мы рассчитывали.
Ранним утром, пока воздух не успевал разогреться настолько, что начинал обжигать тело, мы бежали на пляж, стараясь встать как можно раньше, чтобы вдоволь накупаться. Всякий раз я с внутренним восторгом смотрел на то, как моя девушка входит в море, как ласковые волны подбираются к её щиколоткам, коленям, бёдрам… Как она останавливается и, взмахнув широко руками, вдруг падает вперёд. Её крепкая маленькая фигурка, загорелая кожа и ослепительная улыбка, которую она обращала ко мне, прежде чем броситься в воду, сводили меня с ума. Я быстро бежал за ней, изловчаясь попадать в отпечатки её следов на горячем песке, – так мне хотелось слиться с нею воедино – но мне это не удавалось: слишком уж коротким был её шаг. Я смешно семенил ногами, балансируя раскинутыми в стороны руками, чтобы не упасть, и срывался. В три больших прыжка догонял её, мы вместе ныряли в набегавшую волну и долго плавали вдали от берега. Мне нравилось плыть за ней и видеть её небольшую, аккуратную голову с заколотыми на затылке пепельными волосами и всё её тело в воде, такое гибкое и энергичное. Иногда девушка оборачивалась, и я удивлялся, почему её голубые глаза становились совершенно чёрными во время купания, они напоминали две блестящие крупные маслины.
Потом мы лежали на песке, и я с отчаянным чувством сожаления наблюдал, как быстро испаряется влага с её кожи. Мне всегда хотелось, чтобы девушка донесла на себе эти мелкие капли морской воды до самого номера гостиницы, чтобы своими губами собрать их; но это было невозможно: её кожа, пропитанная жаром, быстро высыхала и на ней начинали проступать соляные разводы. Солнце и чувство голода прогоняли нас. Прикрывшись полотенцами, мы заходили в ближайшее кафе, чтобы выпить кофе и съесть маленьких булочек с изюмом, покупали на рынке фрукты и возвращались в номер. К полудню атмосфера в городе становилась невыносимой, пéкло продолжалось до вечера, поэтому мы не показывали и носа на улицу, ожидая, когда солнце спрячется за горизонт. Только тогда отправлялись в какой-нибудь ресторанчик. А до этого лежали весь день на кроватях, измученные невыносимой жарой, любовью, недосказанностью наших отношений, и слушали цикад…
Они кричали так громко, что нам приходилось подолгу ждать, когда они угомонятся на минутку, чтобы перекинуться парой коротких фраз. Разговаривать было лень, тем более – кричать сквозь стрекот. К тому же и я, и моя девушка – мы оба ждали, кто первый из нас начнёт разговор и скажет те самые главные слова, ради которых мы прилетели сюда из далёкого северного городка. Но день проходил за днём, ночь за ночью, жара всё не спадала, цикады гремели всё громче, мешая сосредоточиться, наш отдых близился к концу, а мы по-прежнему чего-то ждали…
Их звенящее, оглушительное пение не смолкало и после захода солнца. Млея от любви, цикады невидимо безумствовали в кустах, их трескучие, неправдоподобные голоса горячили наши чувства больше всяких слов. Казалось, наша страсть достигла своего апогея, и накануне отъезда я не выдержал. Решил объясниться. Заявить, что мне ужасно надоели наши случайные свидания, бесконечные телефонные звонки, ревнивые и пустые. Я хотел сказать моей девушке, что мечтаю видеть её рядом с собой по утрам, когда просыпаюсь в постели, и поздно вечером, когда возвращаюсь домой… Чтобы немного приглушить навязчивый треск цикад, я бросился закрывать окно, приподняв с этой целью сетку на одной из его створок. Сетка скользнула вверх, я не успел захлопнуть раму, и в номер залетело огромное насекомое с серыми жёсткими крыльями. Оно принялось с шумом летать по комнате, чем страшно напугало мою девушку.
– Это – они поют?!.. – с ужасом спросила она, садясь на кровати и сжимаясь в комок, и почему-то расплакалась. Я кинулся ловить цикаду, стал неловко прыгать, не понимая, что происходит, в то время как девушка сидела и плакала. Видя мои старания, она вытерла слёзы и неожиданно рассмеялась, а когда я, наконец, поймал насекомое и выбросил его наружу, сказала очень грустно:
