Ну, отчасти – в том, что касается самого алгоритма, – примерно так и есть. Однако выяснилось, что все эти анкеты и ролики не дают о ребенке объективной информации. Ребенок может оказаться совсем не похож на свои фото и описание. В его деле могут быть перепутаны любые данные: от диагнозов до возраста. В анкете могут быть упомянуты братья и сестры, которые давно живут в других семьях. И наоборот: судя по анкете, ребенок вроде один – а нет, их там семеро. Что ж говорить о его характеристике – иногда ее пишут люди, которые никогда ребенка не видели.
Велика вероятность, что и в опеке про ребенка ничего толком не знают: ну есть у них какие-то документы, акты обследования квартир, медицинские заключения, постановления суда, и что? Много ли вы сами могли бы рассказать о человеке, имея на руках такие документы? Вроде и был сотрудник, который вел кровную семью ребенка и мог поделиться своими впечатлениями, но он уволился.
Сотрудники детдомов рассказывают про детей неохотно и не слишком честно, у них есть на то свои причины. Дирекция обычно абсолютно не заинтересована в том, чтобы передать ребенка в семью: в сиротских учреждениях подушевое финансирование, и если детей мало – денег тоже мало, вдобавок учреждение и вовсе могут закрыть. Так что ждать какого-то внятного взаимодействия тут не приходится. С воспитателями не так просто связаться. При этом они, со своей стороны, могут придерживать удобных, покладистых и умных детей, стараясь побыстрее устроить детишек с более сложным характером: так агрессивный ребенок в их описании становится сильной личностью, неуправляемый – активным и любознательным, упрямый – волевым и усидчивым. Накладывается и множество субъективных факторов: некоторые работники сиротских учреждений из тех, кого я встречала, были откровенно странными, они генерировали невероятные фантазии про детей, их личности и истории.
Выходит, тому, что говорится о детях, просто невозможно верить. Вдобавок то, как ребенок проявляет себя в детдоме, не слишком его характеризует. Дети, оказавшиеся в сиротских учреждениях, прежде всего дико напуганы и заняты выживанием: представьте, что вы на полном ходу выпали из поезда или бежите от маньяка с ножом – насколько вы в этом состоянии сами на себя похожи? И это при том, что вы-то взрослый, вы умеете себя вести и преодолевать стрессы, с вами рефлексия, культура, опыт, а ребенок – ну он же как зверек. И если в детдоме он выбирает ластиться к взрослым, чтоб не пропасть, это вовсе не значит, что по своей природе он такой уж добродушный и ласковый: когда страх проходит, человек меняется.
Среди приемных родителей часто обсуждается, что в сиротских учреждениях ставят ошибочные диагнозы. Ну да, это так, и механизм тут очень понятен: со своим ребенком, если у него есть какая-то проблема, вы сходите к одному специалисту, к другому, к третьему и со всеми будете разговаривать. Вы найдете информацию об этой проблеме в сети, у вас будет свое мнение. А если за ребенка никто толком не отвечает, в его медкарту попадают все подряд соображения и подозрения, с которыми некому поспорить. При этом каких-то реальных проблем могут и вовсе не заметить, списав их на естественную для ребенка-сироты задержку развития. Так что и в том, что касается здоровья ребенка, заочно нет никакой ясности.
Ролики, которые снимают волонтеры или журналисты, бывают совершенно волшебными, проникновенными и трогательными. Но это же реклама, пусть и социальная. Причем производители товаров несут за свои слова куда большую ответственность, чем сентиментально настроенные граждане, которых несет на волне светлых чувств и желания помочь сироткам. И вот перед нами уже не просто до смерти перепуганная малышня, а любители математики, юные изобретатели, увлеченные кулинары, талантливые артисты. Выясняется, что едва говорящие (а то и вовсе не говорящие) ребята мечтают стать врачами и учителями, летчиками и пожарными, строителями и археологами.
Моя приемная дочка Саша рассказывала о съемках подобной программы так: «Ну, они мне говорят: "Ты что любишь?" Я отвечаю: "Ну, там… пожрать, поспать… подраться люблю". А они мне: "А еще что?" Я отвечаю: "Ну… в компьютерные игры поиграть". А они мне: "А в семью-то ты хочешь?" Я отвечаю: "Да не слишком, мне и тут хорошо". А они мне: "Не, ну так дело вообще не пойдет! Что же нам с тобой делать?" Говорят: "Может, ты на какие-то кружки ходишь?" Я отвечаю: "Конечно, мы тут все ходим на кружки, чем же еще заниматься после школы". – "На какие?" – "Ну, там… из бисера плетем, на шелке рисуем, из бересты вырезаем". – "И что, получается у тебя?" – "Да конечно, нам же говорят, как что делать, мы по инструкции". – "Во! – говорят. – Давай так: ты одаренная художница. Об этом и расскажешь!" А я им: "Как же я буду рассказывать? Я не умею". А они говорят: "Ну мы тебя будем спрашивать, а ты отвечай, а потом мы наши вопросы вырежем, и получится отличный рассказ!"» Рассказ, подтверждаю как зритель, получился и в самом деле отличный! Идиллический. Безо всяких «пожрать, поспать и подраться».
На занятиях в Школе приемных родителей будущих опекунов постоянно прессуют фразой «Важно подобрать не ребенка семье, а подходящую семью для конкретного ребенка». Имея в виду: «Это не вы выбираете себе ребенка, это мы выбираем детям родителей». Но эта фраза лишена всякого смысла, потому что никаких «мы» не существует и подобным подбором никто не занимается. Возможно, в некоторых детдомах и водятся психологи, размышляющие о том, какая семья подошла бы тому или иному воспитаннику. Но я таких не видела, во-первых, и с трудом верю в эффективность подобного подбора, во-вторых[10].
Направление на посещение ребенка выдается любому желающему с заключением о возможности быть опекуном – пока ребенка посещает один кандидат, с ним не знакомится другой. И только от кандидата зависит, заберет он ребенка или нет. Дети старше десяти лет тоже должны написать свое согласие, и это отдельная история, но она связана не с пылкими детскими симпатиями и антипатиями, а с политикой конкретного детдома и количеством треша у ребенка в голове. Например, в детдоме, где жила моя приемная дочка Саша, был силен миф, будто приемные родители на самом деле ищут рабов, которые будут целыми днями драить их дом. А основной характеристикой будущих родителей считалось их материальное благосостояние[11].
Вот вы пришли знакомиться с ребенком – и все дают вам понять: решить, хотите ли вы его забрать, надо как можно скорее. Потому что, если вы будете посещать ребенка без явного намерения его забрать, это нанесет ему ужасную травму. Вы и сами так чувствуете: ходить к ребенку без готовности его взять – свинство. Никаких особенных условий и сценариев для ваших свиданий у детдома нет, часто не находится даже отдельной комнаты, где вы можете пообщаться, – все происходит вздорно, спонтанно, бестолково, и даже стены давят; по сути, вы говорите свое «да» еще до встречи и берете кота в мешке. Редко бывает, что вам удается познакомиться с ребенком как-то случайно, например в детском доме работают ваши знакомые, они ведут детишек в музей, и вы встречаетесь там и тусуетесь вместе, не стараясь друг другу понравиться[12].
Обычно у вас нет возможности пообщаться с ребенком до того, как вы специально приходите с ним познакомиться. А это уже искаженная реальность, когда все так нервничают, что уже не способны трезво видеть друг друга. И даже если мозг посылает вам сигнал: нет, что-то не то, – ребенок уже настроился, и перед ним стыдно, опека уже настроилась, и перед ней неловко, детдом, со своей стороны, строит козни, которым надо противостоять, и общее напряжение напрочь глушит тревожные сигналы. Есть люди с крепкой нервной системой: в поисках «своего ребенка» они ходят по самым разным сиротским учреждениям, знакомятся со множеством детей, советуются с независимыми врачами и психологами, пишут отказы, идут знакомиться снова. Но мой опыт скромен: обоих детей, на посещение которых мне выдали направления, я забрала.
