— Ты не веришь в это. — Взгляд карих глаз померк. — Тогда зачем?
Пират продолжил увлечённо паковать вещи, затем, с остервенелостью затянув верёвки, резко обернулся.
— Мы же не единственные, кто оказывался здесь, верно? Иначе откуда бы люди столько узнали про здешние места. Значит, где-то обязательно должен быть кто-то, у кого есть что-то, что поможет как-то убраться из этого где-то! — Для пущей убедительности Воробей сопроводил слова красочными жестами.
— Это Долина Возмездия, Джек! — с чувством проговорила Жемчужина, простирая руки. — Нам не выбраться.
— Почему? — возмутился пират. — Потому что так сказали? — Его глаза сверкнули гневным огнём. — Мне обещали самые страшные муки ада! — насмешливо воскликнул Джек. — А в итоге — блуждание кругами по бескрайней пустыне! Что само по себе и не так уж странно.
Жемчужина заботливо положила ладони капитану на руку.
— Ты не понимаешь? Всё вокруг — это ты. То, что внутри тебя. Твои самые жуткие кошмары станут явью, и одиночество — вскоре перестанет быть худшим из них.
— Одиночество? Но ты же со мной.
— Боюсь, ненадолго. — Джек впился в Жемчужину серьёзным взглядом, требовавшим пояснений. Её руки едва ощутимо дрогнули. — Не проси объяснить, — сокрушённо прошептала она, — я всё равно не смогу. — Хранительница подняла взгляд. Кэп пытался что-то разглядеть в её глазах, но их тьма была непроницаема, лишь холодно поблёскивали крупицы солнечных бликов.
Такие слова не могли не насторожить. Впредь капитан не предпринимал попыток пересечь пустыню. Большую часть бесконечного дня он проводил в каюте. В центре опустошённого стола стояли песочные часы — то, что не давало сойти с ума от отсутствия времени. Наблюдая, как песчинки одна за одной ссыпаются вниз, Джек вновь и вновь прокручивал в голове сказанные духом слова. Она никогда и ничего не говорила просто так. Но как бы пират ни старался выведать тайну этих слов, Жемчужина лишь вздыхала и уходила от ответа. Она бы и сама хотела знать, отчего так бездушно-уверенно судит о мучительных для них обоих вещах.
Многие часы они проводили вместе, беседуя о совершенно сторонних вещах мира, оставшегося по ту сторону: о запахе моря и шуме волн, о лёгком утреннем бризе и свисте пассата, запутавшегося в парусах фрегата, о громком хохоте моряков и криках чаек… Иногда Жемчужина усаживалась в кресле напротив. Её заворожённый взгляд приковывался к тающей горке песка в стеклянной колбе. Она напевала старинные песни, неотрывно глядя на часы и отстраняясь от всего. Их диковинные слова и мелодия околдовывали с первых нот. На душе у Джека становилось легче или же просто мысли заглушались. Раскалённый солнцем бездушный мир, окружавший со всех сторон, растворялся в нежном голосе. Тревожный ледяной ком, что давил на грудь, казалось, немного оттаивал от прикосновения волшебных слов. В такие моменты время — и без того едва осязаемое — переставало ощущаться, а значит, и пытка не была столь невыносимой. Порой, Джек Воробей озирался по сторонам, не в силах отделаться от предчувствия, что вот-вот каюту, погруженную в пастельно-рыжие цвета, заполонят духи из самых древних мифов. Но с каждым днём слова становились всё более скупыми. Воспоминания таяли, окунались в вечную тьму, словно кто-то магической рукой стирал их со страниц книги жизни. Капитанская каюта неминуемо погружалась в молчание.
Жемчужина сидела на потрескавшихся досках трапа в глубине трюма. Казалось, в этом полумраке под бимсами все ещё крылись тени ушедшего мира. От пиллерсов пахло запёкшейся солью, а от мачтовых шпор, вонзавшихся в дно, исходил едва заметный скрип. Дух знала, что это безрадостные признаки того, как выброшенный на берег корабль пропекается в адских лучах неверного солнца. Но, закрыв глаза, она представляла иное: бушующее за бортом море, скрипящий, постанывающий от натуги рангоут и мерное покачивание на волнах; с верхней палубы долетали отзвуки моряцких голосов и высокие трели боцманской дудки. Жемчужина медленно приоткрыла глаза, с грустью возвращаясь в сумрачный трюм. Нет, она никогда не боялась тьмы, тем более её собственной тьмы. Каждый уголок, каждый закуток, каждый дюйм корабля был ей знаком. Она могла чувствовать, как покачиваются на ветру высоченные мачты, как посвистывают натянутые словно струны штаги и бакштаги, как поскрипывают, проворачиваясь на стеньгах, бейфуты, когда матросы брасопят реи, или как волны впиваются в несущийся вперёд форштевень… Раньше могла.
Ей было горько смотреть, как неотъемлемую часть её существа обрекли на вечные оковы, но ещё больнее становилось от осознания, что это её вина. Ведь единственное предназначение — хранить корабль. И она поступилась этим. Не раз дева спрашивала себя — во имя чего? Ради того, чтобы разделить бесконечные муки с Джеком, со своим капитаном? Или, может, потому, что ей было в тот момент невыносимо страшно, страшно остаться одной? Но был ли у неё выбор? Чудовище Дэйви Джонса оказалось сильнее и свирепее Жемчужины, она бы не смогла отстоять корабль. А с гибелью корабля его душа бесследно исчезала. Одно другого не лучше. Чем раствориться в морской пене, не вернее ли оказаться рядом с тем, кто в тебе нуждается?
Жемчужина потеряла счёт дням, что они томились в Тайнике. Да и это ни к чему. Она всегда была спокойна. Обречённо спокойна. Словно каждой клеточкой себя приняла этот жуткий приговор. Надежда — опасная вещь, что сгубила множество душ. Она запретила себе надеяться на светлое избавление и пыталась уберечь от этого притворно-сладкого капкана и Джека Воробья. Похоже, он считал это отчаянием. Человеческие чувства были деве абсолютно чужды и неведомы и вызывали до поры до времени лишь снисходительный интерес. Но здесь, в Тайнике, Жемчужине казалось, что-то меняется. Она не могла это понять, объяснить или увидеть, поэтому лишь опасливо поглядывала по сторонам, будто на корабле крылось что-то чужое.
Жемчужина тряхнула головой и настороженно замерла, прислушиваясь. С верхней палубы в трюм вместе с тускло-абрикосовым светом солнца проникли отзвуки взбудораженного голоса. И это было отнюдь не эхо воспоминаний. Подобрав подол платья, Жемчужина уверенно направилась наверх. Чем ближе шкафут, тем явственнее слышался командный голос капитана Воробья, разгоняющего матросов и указывающего на обвисшие ванты. Смутившись, хранительница ускорила шаг, а, оказавшись на палубе, растеряно замерла. В какой-то миг в её голове полыхнула мысль, что дек будет полон моряков, а воздух наполнит лёгкий морской бриз… Доски палубы под босыми ногами оказались ужасно горячими, но дева не обратила на это никакого внимания. Её глаза — по-прежнему непроницаемо-черные — устремились на полуют.
Капитан Джек Воробей, гневно размахивая руками, ополчился на новобранца-матроса, что перетянул шкот, и теперь крюйс-марсель искривился, словно подстреленный. Кэп в словах не стеснялся, подгоняя нерадивого моряка: им давно следовало убраться отсюда, пока ветер не стих, а теперь придётся ползти, ловя каждое дуновение. Команда не без удовольствия наблюдала за экзекуцией, особенно сейчас, когда никого из них она не касалась. Но Джек с лёгкостью уловил самодовольный настрой пиратов, и жажда справедливости и уравнивания самооценки до должного уровня всполыхнула в нём с новой силой. Убедившись, что матрос-растяпа уже ничего не испортит, кэп подлетел к перилам и возопил:
— А ну, ленивые черти, живо за работу! Живее, говорю! Брасопь фока-и грот-рей! Эй, вы, чего встали? Ехидничать у своей бабы под юбкой будете! Чтоб через четверть часа палуба блестела лучше, чем алмаз индийского раджи! Стоя-я-ять! — рявкнул Джек на пытавшихся улизнуть в кубрик матросов. — Почему фока-ванты не натянуты, как ухмылки на ваших ленивых лицах, а? За работу! Если мы не поймаем ветер, я лично каждого из вас натяну вместо стакселей! Ну-ка, пошевеливайтесь! Пьяные черепахи и то быстрее движутся! Ставь крюйс-и грот-брамсель! Мальки сухопутные, юферсы вам в транец! — победоносно закончил капитан Джек Воробей, с наслаждением наблюдая за слегка перепуганной, но бесконечно послушной командой. Пираты разбегались по кораблю словно тараканы. Матросы, наверняка, поразившиеся собственной скорости, погрузились в морские обязанности с головой, лишь бы в неё ничего не прилетело от разгневанного капитана. Кто-то даже предпочёл забраться на брам-стеньгу — только бы подальше от бушевавшего предводителя. Налюбовавшись на вполне прилежный моряцкий труд, Джек вновь разбередил костерок праведного гнева в своей душе и направился на поиски офицеров, а точнее, одного Джошами Гиббса. Старпом был обязан взять на себя тяжкое бремя ругани и ускорения матросов, в то время как капитан занимался тактической стороной дела. Но старый пират, похоже, опять засел с боцманом, квартирмейстером и коком где-то в кладовке и погрузился в прожигание ещё не заработанных денег за игрой в покер. В предвкушении очередного «промывания кишок» кэп незаметно глотнул рома — так, чтобы никто не упрекнул его в… халатности.
