– Нам придется решить кое-какие вопросы, – продолжала тем временем Диана. – Решить, как… как нам поступить. В первую очередь надо определить, чего бы хотела сама Лекси.

– Я знаю, она хотела, чтобы ее кремировали, – сказала я, вспомнив, какой ужас испытывала Лекси, когда три года назад мы поехали выбирать гроб для мамы. «Целую вечность лежать в деревянном ящике?! – воскликнула она, когда мы шли вдоль ряда выставленных для демонстрации образцов. Их крышки были так тщательно отполированы, что в них, как в зеркале, отражались наши лица. – Нет, только не это! Благодарю покорно!»

Воспоминание заставило меня вздрогнуть. Диана истолковала это движение по-своему и, протянув руку, подрегулировала кондиционер.

– Хорошо, пусть будет кремация, – согласилась она. – Бабушку тоже кремировали, а прах закопали в Ласточкином Гнезде, среди роз.

– Я думаю, прах можно развеять над озером Уилмор, – сказала я, вспоминая те летние деньки, когда мы купались там в детстве. По сравнению с ледяной водой бабушкиного бассейна озеро казалось теплым как молоко, и мы, бывало, целыми днями курсировали между этими двумя водоемами. Озеро находилось с другой стороны Бранденбурга, на велосипеде до него можно было добраться меньше чем за пятнадцать минут. На его берегах стояли летние домики и небольшие дачи, там же находился и большой общественный пляж, усыпанный крупным желтым песком, а рядом со спасательной вышкой стояло кафе, где можно было купить очень вкусную жареную рыбу и моллюсков во фритюре. Нередко с нами ездил на озеро и Райан. На багажнике своего велосипеда он привозил целую корзину свежайших рулетов, булочек и сдобного печенья, испеченных его матерью. Мать Райана звали Терри, а отца – Рэнди. Они владели пекарней «Голубая цапля», снабжая выпечкой и свежим хлебом половину города. Терри занималась непосредственно производством, а Рэнди вел бухгалтерию, нанимал работников, заказывал у поставщиков сахар, муку, масло, сухофрукты и прочее.

Изредка мы с Лекси брали с собой на озеро наш желто-голубой надувной матрас. Лекси называла его «Титаник-2». Сидя на нем с самодельным веслом в руках, я сопровождала сестру во время ее заплывов через все озеро на случай, если она устанет, но этого никогда не случалось. Что касалось меня, то я даже не пыталась плавать вместе с сестрой на противоположный берег; я знала, что мне не хватает ни техники, ни выносливости, чтобы сравняться с ней. Даже если бы я старалась изо всех сил, за Лекси мне было никак не угнаться.

Во время этих заплывов сестра никогда со мной не разговаривала и никак не показывала, что помнит о моем присутствии. Лекси хотелось остаться со стихией один на один, все остальное было просто досадной помехой.

Пожалуй, в те наши летние каникулы в Бранденбурге и зародилась любовь Лекси к плаванию. Оно успокаивало ее разум, затмевало собой все остальное. Озеро предназначалось у нее для дальних заплывов, в бабушкином бассейне она совершенствовала технику плавания, нарезая вдоль бортика круг за кругом. Беспокойная и нервная на суше, в воде моя сестра становилась быстрой, грациозной и безмятежной.

– Для поминальной службы я заказала Лилейный зал, – сказала тетя Диана. – Он самый большой, туда точно все поместятся.

Эти ее слова заставили меня призадуматься. Из близких родственников в живых оставались только я, сама Диана и отец. Все остальные умерли. Значит, мы трое плюс Терри и Райан… кто же еще?

– Ты действительно думаешь, что на похороны соберется много народа? – спросила я.

– У твоей сестры было много друзей в городе.

Но, как я ни старалась, мне трудно было это себе представить. Да, я помнила, что Лекси умеет быть душой компании и блистать на вечеринках, но настоящих друзей у нее было очень мало. Точнее, не было вовсе, и прежде всего потому, что общаться с ней было непросто. Лекси легко привлекала людей к себе и с такой же легкостью отталкивала. Вряд ли что-то изменилось за тот год с небольшим, который она прожила в Бранденбурге.

Тем временем мы въехали в город. За окном замелькали знакомые пейзажи – пожарная часть, универмаг «Четыре угла», бакалейная лавка, методистская церковь, на ограде которой висело большое объявление: «Сегодня после службы пикник для желающих!» Насколько я могла видеть, желающие уже начали собираться на лужайке перед входом – стелить одеяла, раскладывать принесенную с собой снедь и бутылки с содовой.

– Да, хорошо, что нам пришло в голову устроить поминальную службу в траурном зале, – сказала я. – Лекси ненавидела церкви.

Моя сестра действительно относилась к религии с изрядным недоверием, хотя был период, когда она пыталась найти себе что-то по душе. В течение нескольких недель Лекси была буддисткой и даже провела одно лето в ашраме где-то на севере штата Нью-Йорк, потом посещала «молчаливые богослужения» квакеров, ездила еще куда-то… Складывалось впечатление, будто Лекси что-то ищет, быть может, даже ищет какую-то важную часть себя, своей души, без которой она не может чувствовать себя целой.

– А ты веришь в Бога? – спросила она меня прошлым летом.

– Нет, – сказала я. – А ты?

– Я верю в тысячу маленьких богов, – был ответ.

Об этой тысяче маленьких богов моей сестры я и размышляла, когда «Линкольн» свернул на длинную подъездную дорогу к Ласточкиному Гнезду – увитому плющом каменному дому, который маячил впереди, словно небольшая гора. На заднем плане, образуя безупречный фон, высились два высоких, заросших лесом холма: Божья горка слева и Чертова гора справа. Согласно городским легендам, первопоселенцы назвали правый холм «Чертовым» за крутые, каменистые склоны, подняться по которым было не каждому под силу. Что касалось левого холма, то его назвали в честь французских иммигрантов по фамилии Божэ́, которые много десятилетий назад построили себе дом у самого подножья.

В детстве эти объяснения казались нам с Лекси довольно скучными, поэтому мы начали сочинять собственные истории о том, как в лесах позади Ласточкиного Гнезда сражались за души людей Бог и дьявол. Бывало, Лекси показывала на холмы и говорила:

– Видишь, Чертова гора выше? Значит, дьявол победил!

Между холмами залегала небольшая долина, которую пересекал ручей, впадавший в конце концов в текущую с обратной стороны холмов реку.

– А это еще что за новости? – удивилась я, показывая на новенькие таблички с надписью «Частная территория. Прохода нет», прибитые к деревьям вдоль дороги.

– Их установила Лекси, – поджав губы, сказала Диана.

Таблички как-то не вязались с образом человека, у которого, как только что уверяла Диана, «много друзей в городе». Мне даже захотелось спросить, с чего бы это Лекси вздумалось не подпускать к себе своих многочисленных друзей, но я вовремя прикусила язык.

У дверей дома стоял желтый «Мустанг» моей покойной сестры. Для Вермонта с его долгими, студеными зимами кабриолет был машиной по меньшей мере непрактичной, но «Мустанг» был настолько в стиле Лекси, что при виде его я снова почувствовала на глазах слезы.

Тетя Диана положила руку мне на предплечье.

– Ну, ты готова? – спросила она, поглядывая то на дом, то на меня.

Она уже предупредила, что не успела почти ничего убрать и что в доме царит страшный беспорядок.

– Какая теперь разница? – ответила я, беспомощно пожимая плечами.

Все начало меняться в то лето, когда мне было десять, а Лекси – тринадцать. Всю зиму она проболела и почти безвылазно сидела в своей комнате, обложившись книгами, карандашами, блокнотами для эскизов. Коротать время ей помогал и старый телевизор, который папа притащил из подвала. Когда весной Лекси появилась наконец из своей берлоги, она была уже другой. И дело было не в том, что за время болезни она вытянулась и сильно похудела. Отчего-то ей стало труднее сосредоточиться на обращенных к ней вопросах. Лекси быстрее раздражалась и ругалась почти без передышки. Вообще-то бранные словечки у нас были под запретом, но теперь мама пропускала их мимо ушей. Что касалось отца, то его они, по-моему, только забавляли. Больше всего он веселился, когда Лекси использовала его собственные ругательства вроде «членососные пылесосы» (ее излюбленное выражение). Мне мама велела не обращать внимания на раздражительность сестры.