Как только Анна стала довольно уверенно без помощи отходить от кровати — за ней явился человек в униформе. Но ее уже мало что могло удивить, даже английский констебль в забавной каске — у снов не бывает законов, а затяжной сон называется комой. Хотя то, что на выходе из здания их ждал «воронок», привело ее вовсе в приподнятое настроение — в аниной голове пьяный хор выводил: «Черный ворон, что ж ты вьешься над моею головой…» Автомобилю было явно больше полувека, но сверкал он, как только что спущенный с конвейера — то ли восстановленный раритет, то ли он где-то все это время хранился «в смазке». Хозяин хосписа был, похоже, большой затейник, раз мог позволить себе такую машинку для перевозки вместо рядовой газельки скорой помощи. С непривычки Анна вся взмокла, пройти несколько коридоров, лестниц и дворик было гораздо серьезнее прогулок по палате, ноги ходили ходуном. Но она, удерживая такую же безучастную мину, что и ее сопровождающий, примостилась на деревянную лавку внутри зарешеченного фургона. Рядом с ней оказался потертый чемодан, поверх которого «бобби» бросил папку с бумагами и, заперев двери, ушел в кабину. Фургон тронулся. Анна не знала, куда ее везут, далеко ли и сколько у нее времени, так что схватила папку. Первый же документ оказался метрикой, заполненной от руки чернилами на большом англоязычном бланке. Разбирать каллиграфические надписи было сложно, прописи в школе не давали, помогали лишь печатные заголовки ячеек таблицы, но скудный свет и постоянная тряска серьезно осложняли процесс.
По сертификату выходило, что 5 мая 1929 года в Филикстоу в Суффолке у англичанки Мэри в девичестве Смит и шведского моряка по имени Стирбьорн Матс Бенгтссон родилась дочь Эмели Гунхильд Йордис. Свидетельство о смерти этой самой Мэри 12 ноября 1933 года в возрасте 25 лет от пневмонии в лондонском госпитале лежало следующим.
Машина затормозила, и Анна срочно вернула бумаги на место. Они остановились около мрачного здания с кованной вывеской «Wool’s orphanage». Анна твердо знала одно, не бывает такого, чтобы взрослые побитые жизнью тетки превращались в маленьких девочек. Возможно ее тело вообще держат в принудительной медицинской коме, потому что степень повреждений несовместима с тем, чтобы находиться в сознании, и возвращаться ей пока и некуда. А запертый разум строит из скудных запасов ее эрудиции странный мир, который только что еще на ее глазах совершил и временной скачок. Где она и где Англия в ее прежней жизни? Да Аня даже в Анталии не была, не то что в туманном Альбионе, не до того было, да и не на что. Обе столицы посетила в студенческие годы, а потом разве что пахала как проклятая до последних лет. Если раньше она отсутствие у соседей вездесущих мобильников и гаджетов воспринимала как строгость внутреннего распорядка христианской миссии, то теперь то, что она за все это время не слышала ни единой электронной трели, очень ложилось в канву сна… Выходило, что сейчас конец 1933 года? Время экономического спада, преддверие Второй мировой войны — мозг же, творящий этот мир, не может уклониться от вбитого шаблона? Или может? Или вовсе ее ждет безумная скачка по временам, эпохам и географии? Хотя… пока не было ни единой причины сомневаться в рациональной последовательности происходящего. А это означало, что пока ее ждало неприглядное будущее — сирот никогда не жаловали, а уж в такое время… могли действительно приставить к станку на суконной фабрике, или что там значит это слово рядом с первым, точно обозначающим «шерсть» на этикетках?
Они пропустили конную повозку и вошли в незапертые ворота, прошли через дворик, лишенный какой-либо растительности, затем констебль распахнул тяжелую дверь и забарабанил по ней, привлекая внимание. Откуда-то выбежала всполошенная неопрятная девица в переднике, поздоровалась и тут уже унеслась обратно. Бобби вошел полностью в помещение и притворил дверь, перестав впускать в здание промозглый зимний ветер. На фабрику это было не похоже, никакого подобия проходной и охраны, ходи кто хочешь, уноси что хочешь. Было чисто, Анна тщательно вытерла обувь о коврик, чтобы не наследить на плиточном домино. Вышедшая к ним навстречу дама была чопорно одета, платье под горло — никаких передников и шапочек. Она провела их в кабинет, похоже миссис Коул, как ее назвал полицейский, была тут главной. Констебль поставил чемодан на пол, вынул из папки бумаги, получил на паре из них подпись управительницы и ушел. Миссис Коул принялась изучать бумаги. Потом буквально выплюнула что-то похоже больше на изощренное ругательство, чем на имя из метрики, видимо, шведский не был ее коньком.
«Эмили… Эми Бенсон» — имя сократилось до удобоваримого английского варианта. Миссис Коул повторила его, что-то добавила и вопрошающе уставилась на Анну. Та кивнула. Еще несколько явных вопросов. Наконец опознанное «ты говоришь?». Аня выдавила «да, но плохо». Миссис Коул явно удовлетворилась отсутствием немоты, но выдала что-то, что в понимании Анны должно было означать, что это ее личные проблемы и никто с ней возится не будет. Незнание языка было насущной проблемой.
Управительница открыла ее чемодан, под женским платьем нашла пару сменных детских чулок, растоптанные туфельки, белье, платьице, расческу, зубную щетку, порошок и кусок мыла. Открыла дверь и позвала Сару. Это оказалась та девушка, которая встретилась им в прихожей. Сара брезгливо, но внимательно перебрала волосы на аниной голове, окинула взглядом выложенные на столе богатства, свернула все рулоном и потребовала идти за ней. Они поднялись на другой этаж и зашли в узкую комнату, вдоль стен стояло четыре кровати, рядом с дверью — узкий шкафчик с четырьмя створками, а у окна — стол с парой колченогих стульев. Девочки, а их было трое сразу вскочили с кроватей и встали около, одергивая одинаковые серые платьица. Сара нашла свободную секцию в шкафу и положила на полку ее вещи, затем ушла, но вернулась минут через десять, принеся застиранное постельное белье, и застелила кровать. За это время Анна успела повесить на крючок в шкаф куцее пальтишко, влезла в туфли, которые не были ей малы только потому что были уже сильно разношены, а теплую кофту снимать не рискнула — рукам было зябко, в комнате не было ни батарей, ни камина. Уже по госпиталю у Анны сложилось впечатление, что отопление англичане считают излишним.
Девочки все были старше нее, и общаться с ними было проще чем с взрослыми — жесты, коверканный английский, главное, что это был ее единственный шанс научиться говорить. Ни репетиторов, ни учебников, ни словарей, ни даже тетрадей с ручками у нее не будет. Ни подсмотреть, ни записать, ни упорядочить — надежда была только на собственную память. Бойкую Кейт она в отличие от остальных не понимала вовсе, у той был какой-то совершенно жуткий неразборчивый диалект. Речь Полли походила на классическую, потому была слишком слитной и беглой. А вот болезненно полноватая Мэри (разве так разъешься на приютских харчах?) оказалась находкой. Мэри на вид было лет восемь, и Аня подозревала, что та несколько отстает в развитии, но говорила она при этом медленно и четко выговаривая каждое слово, напоминая ей время обучения в школе. Это было не то к чему надо стремиться, но то, с чего можно было начать.
Раздался гонг и все пошли в столовую.
— Мальчик … один? — спросила Анна, уставившись на сидевшего в отдалении ото всех симпатичного пацана.
— Не смотри на него, — ответила ей Мэри.
— Почему?
— Он — зло! — Мэри уткнулась обратно в тарелку и сосредоточилась на трапезе.
— Почему?
Из раздавшегося щебета Полли она уловила только имя, которое ее поразило настолько, что на ее громкое «Том Риддл?!» обернулись все в столовой, в том числе и он сам.
Такой подставы от собственного мозга она не ожидала. Нервы Анны сдали, и она начала в голос ржать, до слез, не прерывая зрительного контакта с Риддлом. Отрезвила ее чуть не оторвавшаяся от пощечины собственная голова. Рядом стояла миссис Коул, и она была явно недовольна истерикой. Кома комой, а повторять подобный опыт Ане не хотелось, боль тут была слишком натуральная. Она пискнула «простите» и потупилась, но это не помешало ей видеть Тома. Может он позже и научился владеть лицом, но сейчас он выглядел так, что, если бы в деревне скисло бы молоко — все знали бы, кого поднимать на вилы. Риддл смотрел на нее зло и испуганно.
