Литмир - Электронная Библиотека

– Я и сейчас хочу, как отец, и ни за что не отступлюсь.

Штефан отстранился и отошел к окну.

– Нет, я не изменю решения.

– Я тебя не уговариваю, – ответила она негромко. – Хотя ты должен понимать, что мне это непросто. Но я обещала тебе, что ты все сделаешь так, как хочешь. Пусть так. Делай. Но ты знаешь, за что ты воюешь?

– Знаю. – Штефан повернулся, голос его прозвучал решительно. – Чтобы в Германии никогда не было вот так. – Он указал взглядом на простреленный рояль. – Чтобы Германия никогда не стала большевистской, как того хотят Тельман и Сталин. Чтобы Европа не стала большевистской. Ради старой культуры, ради живописи, которую отец боготворил, и которую большевики презирают. Пусть ради этого надо совершить этот чудовищный бросок на восток…

– Только вот партия Адольфа Гитлера не самый лучший союзник в подобных устремлениях, – негромко возразила Маренн. – У меня есть большие сомнения, что это та самая культура, которую боготворил твой отец. Хотя кто знает, лейтенант, художник Генри Мэгон любил прослыть оригинальным. Не уверена, что я знала его настолько хорошо, что с полной ясностью могу сказать, чтобы он говорил об Адольфе Гитлере, во всяком случае в самом начале. Но нацистом он бы не стал, это совершенно точно. – Она помолчала, затем продолжила: – У нас с тобой нет выбора. Если нас отправят обратно в лагерь, ты и я – мы, вероятно, выдержим. А вот Джил – нет. Она не выдержит. Она погибнет. И мы должны прикрыть ее собой, как тот парнишка-пограничник – свою собаку. Потому что мы ее любим, и она должна жить. Наши с тобой предки – дед, прадед, прапрадед – правили Австро-Венгрией более тысячи лет, и как-то они обходились без таких вот походов на Восток ради сохранения европейской культуры, во всяком случае со времени крестовых походов. Они стояли на своих бастионах, и этот самый Восток атаковал их нещадно, в основном османский, конечно. И где теперь те османы? А Вена осталась непреступной твердыней. Ее история, ее слава, ее культура. К чему приведет все это? – Она вздохнула. – Как бы не к обратному результату.

– Фрау Сэтерлэнд…

Дверь открылась, медсестра Беккер осторожно вкатила в комнату каталку. Альма лежала на ней, прикрытая простыней, и тихо спала.

– Поставьте сюда. – Маренн показала на место рядом со своей кроватью. – Пусть останется так, не будем беспокоить. И позовите ко мне господина Пирогова, – попросила Маренн медсестру. – Если он еще не спит. Скажите, что у меня к нему важное дело. А потом можете отдыхать, Ингрид. Знаешь, что я думаю, – она обернулась к Штефану, – мы оставим Альму ему. Он приютил у себя парнишку-сироту, одиннадцать лет. Отец был военный, погиб. Мать умерла от туберкулеза перед войной. Ехал с бабушкой в эвакуацию, но попали под бомбежку. Бабушку убило осколком. Вот и остался один. Молчун, напуган. Вот будет ему радость. Вместе всё им веселей. Что для мальчишки лучший подарок, как не пограничная собака. Как ты думаешь?

– Я согласен, мама. – Штефан обнял ее, прижав к себе. – Я знал, что ты спасешь ее. Я всегда это знаю.

Мальчишка был очень худенький и бледный, почти прозрачный. Зашел смущенно. Увидев немецкие мундиры, отшатнулся, спрятался за высокого старика с длинными седыми волосами, в потертом черном сюртуке начала века. Тот обнял мальчика за плечи. Отстранив, выступил вперед, прихрамывая.

– Ваша помощница сказала мне, что произошло что-то важное, фрау Сэтерлэнд, – произнес он по-немецки. – Вот и Юра за мной увязался. – Он улыбнулся, как бы извиняясь. – Весь день канонада грохотала, он боится оставаться один. Простите.

– Но я как раз и хотела, чтобы вы пришли с Юрой, герр Пирогов, – ответила Маренн мягко. – И это замечательно, что вы взяли его с собой. У меня есть к вам большая просьба. Вот взгляните. – Она показала на спящую на каталке овчарку. – Это собака одного из пограничников, которые погибли там, под Легедзино, – она указала рукой на восток, – сегодня днем. Служебная собака, которая чудом осталась жива, потому что мой сын, – она взглянула на Штефана, стоявшего в стороне, – привез ее сюда. Я удалила пулю, сделала перевязку. Но теперь за собакой надо кому-то ухаживать, чтобы она окончательно поправилась. Штефан должен вернуться в часть, я скоро улетаю в Берлин, чтобы доставить наших раненых в «Шарите». И я хотела попросить вас с Юрой… Если это возможно, герр Пирогов, оставить собаку себе… Мы назвали ее Альма.

– Альма! Ты вернулась!

Отбросив руку старика, мальчишка вдруг выбежал вперед, подбежал к каталке и обнял собаку за шею. Из глаз его катились слезы. – Я верил, я знал, что ты вернешься! И отец вернется, я верю в это… Моя милая, моя дорогая, моя Альмочка… – Он целовал собаку, а она вдруг открыла глаза и лизнула его в нос, потом снова опустила веки. Маренн прижала ладонь к губам – комок слез сдавил горло. Она не понимала, что говорил мальчик, но догадаться было нетрудно. Штефан положил ей руку на плечо, и она чувствовала, что он тоже растроган.

– Вот и нашли друг друга, – негромко проговорил Пирогов. – Он после бамбежки не говорил совсем, а если хочет что-то сказать, не может – заикался. Это первые слова, которые он вот так складно сказал. У него отец служил на границе, и у них была служебная собака Альма. Он погиб в тридцать девятом на Халхин-Голе. Они жили там, на границе с Монголией в военном городке. Мать после гибели отца вернулась сюда, откуда родом, к матери. Но вот в марте умерла. Холодная была зима, голодная.

– Иван Петрович, это моя Альма! – Юра обернулся, залитое слезами лицо осветила улыбка. – Я знал, что она жива. И папа… Он тоже придет, я знаю.

– Да, конечно, я очень рад.

Пирогов подошел к мальчику и, обняв, прижал к себе.

– Госпожа доктор подлечит ее, потом мы возьмем ее к себе. Будем жить все вместе, – говорил он ласково. – И ты не один, и она не одна. И я не один. Хоть кому-то нужен. – он повернулся к Маренн, единственный сохранившийся глаз блестел. – Спасибо вам, фрау Сэтерлэнд. И господину офицеру тоже. – Он поклонился Штефану, и тот смутился, даже покраснел слегка.

– Вот видишь, как все устроилось, – сказала Маренн сыну вполголоса. – Не повезло только Айстофелю. Придется ему поискать невесту в вольере у Мюллера. Пожалуй, герр Пирогов, вы можете забрать Альму прямо сейчас. Ведь вашему воспитаннику так не хочется с ней расставаться! А завтра я навещу вас и сделаю перевязку, ты доволен? – Маренн с улыбкой взглянула на Юру. Тот смотрел на нее растерянно.

– Фрау доктор предлагает нам сейчас взять Альму к себе, – объяснил мальчику Пирогов. – Я думаю, это очень хорошее решение. Только… боюсь, фрау Сэтерлэнд, я не смогу донести собаку. – Он развел руками. – Сами понимаете, мне вряд ли удастся спуститься с ней по лестнице.

– Это совершенно не должно вас волновать, – быстро ответила Маренн. – Штефан отнесет ее. – Она кивнула сыну. – И быстро. Туда и обратно, – предупредила она. – Пока опять мне не пришлось тревожить просьбами обергруппенфюрера СС Кепплера, чтобы он обязательно принял во внимание твои особенные обстоятельства, которые вынуждают тебя исчезнуть из расположения дивизии вместе с танком, пока остальные члены экипажа пьют шнапс.

– Я как ветер, мама. – Штефан весело улыбнулся. – Никто и не заметит.

– Позволь мне в это не поверить. Уж не первый раз.

Штефан уехал под утро. Маренн проводила его до машины. Когда, чмокнув ее в щеку, сын легко вскочил на броню и, махнув рукой, скрылся в башне танка, Маренн заметила на дороге закутанную в цветастый платок женскую фигуру. В руках женщина держала корзину. Разорвав тишину, заработал мотор. Заскрежетав гусеницами «пятнистый» панцеркампфваген, развернулся, поднял облако пыли. Когда машина отъехала, Маренн увидела, что женщина подошла к часовому и что-то говорит ему, пытаясь всучить какой-то сверток.

– Унтершарфюрер! – Маренн вернулась к крыльцу и вызвала начальника охраны.

– Слушаю, госпожа оберштурмбаннфюрер, – высокий, молодой эсэсовец подбежал, отдав честь.

– А что это там происходит? – строго спросила Маренн, указывая на охранника и его собеседницу. – Рейхсфюрер не достаточно обеспечивает своих солдат пайком? Приходится побираться у населения?

2
{"b":"724530","o":1}