– Значит, господин оберст перепугался? Перепугался мертвецов? – тоттмейстер Бергер улыбнулся. Улыбка получилась насмешливой, с кислинкой. – Они бы предпочли, чтоб ставка прислала им фойрмейстеров его императорского лейб-гвардейского полка? Фойрмейстеры куда приятней в работе, знаете ли. Выстроились шеренгой, махнули рукой, как в сказке, – и все французы в мгновение ока обратились пеплом… Смешные люди. Не боятся убивать, но боятся мертвецов. Как будто сами рано или поздно не умрут. Впрочем, без нашей помощи это случится довольно скоро. Так совещание сегодня?

– В пять пополудни. В их штабе.

Тоттмейстер Бергер достал брегет – серебряный корпус с монограммой, скромный кожаный ремешок, – щелкнул крышкой.

– Скоро, – сказал он. – И мое присутствие там определенно необходимо. Унтер-офицер Корф, я извещу лейтенанта Зейделя, а вы подыщите подходящий конвой для моей группы из своего взвода. Мертвецов пять. Пожалуй, не стоит брать туда кемпферов, иначе штабисты точно рехнутся… Кстати, вы тоже пойдете с нами.

Это было неожиданно. Тоттмейстер Бергер часто созывал своих командиров взводов, когда собирал совещание роты. Иногда это было необходимо – Хаас, будучи лейтенантом, ничего не смыслил в тактике, Зейдель же никогда не командовал штурмовыми отрядами и, презирая мертвецов, слабо разбирался в реалиях подобного боя. Унтер-офицерам «сердец», «листьев», «желудей» и «бубенцов» не раз приходилось встречаться с тоттмейстером за тактическими картами. Но совещание в штабе полка незнакомой части… Дирк задумался. Это было что-то новое.

– Предупредить унтер-офицеров Крейцера и Ланга? – спросил он.

– Нет. Унтер Йонер, к вам это тоже не относится. С нами пойдете только вы, унтер Корф.

– Но мейстер… – Дирк запнулся, не поспевая за его мыслью. – Разве это… Я хочу сказать, так ли необходимо мое участие?

– Да, унтер. Нет, вам не потребуется ничего говорить. Будете молчать и слушать других.

Дирк осторожно взглянул на мейстера, пытаясь понять, не шутит ли тот. Но по лицу тоттмейстера сказать об этом было невозможно. Поди пойми, когда магильер шутит…

Тоттмейстер Бергер с улыбкой наблюдал за замешательством Дирка, не спеша подсказывать ему ответ. А ответ, несомненно, был где-то рядом.

Серые глаза тоттмейстера Бергера смотрели на «висельников» внимательно и в этот момент казались еще более нечеловеческими, чем обычно. В них не крылось ничего страшного. В радужке не полыхал адский огонь, зрачки не светились алым. Словом, не было ничего из того, что приписывает тоттмейстерскому взгляду молва. Просто серые глаза, терпеливо ждущие ответа, подсвеченные, как алым отсветом абажура, легким огоньком насмешки.

Лицо тоттмейстера Бергера можно было назвать приятным. Оно не было красивым, как у тех офицеров, чьи литые профили печатают в газетах, в кинохронике подобные лица тоже редко мелькали. Это было потертое и по-своему открытое лицо старого служаки, и это странным образом располагало к нему. Лицо немолодого и многое повидавшего хауптмана, в котором нет ничего лишнего. Неглубокие морщины, залегшие у глаз. Коротко подстриженные под уставную прическу волосы, переливающиеся мягким серебром частой седины. Аккуратные усы с приподнятыми на старомодный манер кончиками. Запах хорошего одеколона и кофе.

Словом, ничего выдающегося.

В людях с таким лицом нет ничего примечательного. Подобные черты имеют тысячи имперских офицеров. Они служат в армии, верно отдавая долг своему императору, но обычно они недостаточно гибки, чтобы подняться выше хауптмана, и недостаточно упорны, чтобы проложить дорогу там, где она необходима. Их извечная прусская основательность – основательность хорошо сложенного дома – делает их устойчивыми и надежными армейскими шестеренками, но не более того.

К шестидесяти годам такие люди выходят на пенсию, оставляя на память о службе парадную саблю с дарственной надписью и вензелем царствующей особы. Небольшое хозяйство, достаточно нехлопотное, но позволяющее все еще чувствовать себя нужным, обильные домашние обеды, кружка пива в ближайшем трактире, с такими же стариками, мелкие городские пересуды и чашка крепкого кофе после ужина с дешевой сигарой.

К семидесяти они обычно умирают, оставив после себя пришедший в упадок дом, полный тараканов, дальних наследников, каких-нибудь племянников, грызущихся из-за векселей, и надгробную плиту на местном кладбище, выполненную из подделки под розовый мрамор с веской строкой «Верный слуга императора и Отечества».

Тоттмейстер Бергер смотрел на Дирка, то ли ожидая его реакции, то ли просто потому, что нашел в лице своего подчиненного что-то примечательное. Этого взгляда невозможно было не замечать, от него нельзя было отмахнуться. Холодные серые огни уставились на него в упор, равнодушные, ослепляющие и совершенно, совершенно нечеловеческие. В них было и спокойствие сумерек, и предрассветная тревога. Они могли обжечь серым пламенем и тут же выстудить засмотревшегося на них лютым холодом, от которого в голове начинало звенеть, как в ледяном куполе. Очень тяжело найти нужные слова, когда на тебя в упор смотрят такие глаза.

Дирк все-таки не отвел взгляда. И по весело мигнувшим огонькам в глазах магильера понял – правильно, что не отвел. Тоттмейстер Бергер чему-то улыбнулся, может, замешательству своего недогадливого унтера, а может, собственным мыслям. Или же его, Дирка, мыслям.

– Все верно, унтер-офицер Корф. Вы правильно все поняли. Теперь произнесите это вслух.

– Вы хотите напугать штабистов и оберста, – медленно сказал Дирк, подбирая слова с осторожностью сапера, снаряжающего мину, – но не сильно. И для этого подхожу я.

– Да. Вы уже несколько сбили с них спесь, так что отлично подойдете на эту роль, – тоттмейстер Бергер энергично потер виски, словно заводя ключом невидимый механизм в своей голове. – Пусть немного понервничают. Их там целая свита, как воронье на майском поле. И конечно, все звенят под весом орденов. А я не хочу долго препираться. Не люблю штабные склоки.

– Если вы считаете, что это необходимо.

– Считаю, – легко произнес тоттмейстер Бергер. – Люди боятся представителей нашего ордена. Так повелось. Но они офицеры и считают себя мужчинами. А значит, будут играть в независимость даже перед лицом катастрофы, путаться у меня под ногами и всяческим образом тратить время, которого и так немного. Поэтому их надо немного оглушить, в их же интересах. Как лекари в стародавние времена оглушали колотушкой нерадивых пациентов, чтоб вырвать зуб. Мне придется поступить схожим образом. Иначе они будут мешать мне спасать их жалкие штабные шкуры. Унтер-офицер Йонер, что у вас?

– Это из-за Бруно, мейстер, – Йонер облизнул губы, как будто это могло смягчить их.

– У меня без малого три сотни мертвецов в роте, а вы полагаете, что я помню каждого поименно?

– Штальзарг из моего взвода, мейстер.

– Ах, штальзарг… Что с ним? Совсем плох?

– Он стар. Ему уже три года.

– Большой срок для штальзарга, – согласился тоттмейстер Бергер. – Я понимаю, что вы хотите сказать. И чувствую ваше беспокойство.

На лице Йонера мелькнуло облегчение. Гораздо проще говорить с человеком, который понимает твои мысли. Даже те из них, которые ты сам не хочешь до конца додумать.

– Он отличный солдат, – сказал Йонер, в голосе бывшего сапера появились извиняющиеся нотки. – Но вы же понимаете… Он становится стар, а это может быть непредсказуемо. Он почти перестал узнавать окружающих. Сегодня не узнал даже меня. Он целыми днями просто стоит на одном месте и пялится в землю. Я даже не уверен, что смогу заставить его пойти в атаку завтра.

– Не беспокойтесь, унтер, я разберусь с вашим штальзаргом. Если он и в самом деле так плох, как вы считаете, мне стоит предложить ему оставить Чумной Легион.

– Спасибо, мейстер, – с чувством произнес Йонер. Он действительно был благодарен за то, что Бергер избавил его от мучительных объяснений. – В бою я сам прикрыл бы его грудью, но это… Тяжело смотреть, как он медленно сходит с ума.