То же самое относилось и к вопросу об информировании детей относительно появления людей на свет. Предполагалось, что ребенок должен вырасти, совершенно этим вопросом не интересуясь, вполне удовлетворившись образами аиста и капусты, дожить до седьмого класса, проштудировать учебник биологии, узнать, как размножаются кролики, и догадаться, что у людей происходит так же. В действительности, само собой, дети к седьмому классу уже представляли себе процесс во всех подробностях без всяких кроликов – другое дело, что знание это приходило на смену целой череде самых невероятных представлений и убеждений, давалось с трудом и сопровождалось исключительно негативным эмоциональным фоном. Сейчас, понятно, у детей есть интернет, но боюсь, что это не освобождение человечества из векового рабства, а те же яйца вид сбоку.

Несомненно, разговоров на эту тему было множество – я довольно хорошо помню один. С детьми-соседями мы сидим в густых кустах во дворе. Стало быть, это либо сентябрь, либо конец мая – и либо конец первого класса, либо начало второго. Я доказываю, что дети зарождаются от обмена слюной при поцелуе, а выходят из тела матери через специально открывающуюся по такому случаю щель между грудей. (Откуда у меня такая информация, не помню, убей бог.) Мальчик постарше на год или два не очень уверен насчет первой части, но совершенно уверен, что я ошибаюсь во второй и что дети выходят «из письки». Мне эта версия кажется крайне неубедительной – даже маленькие дети, по моему мнению, не могут быть маленькими настолько, чтобы там пролезть.

Просвещенья век настал для меня и открытия чудные настигли три года спустя. Моя лучшая подруга Ксюша в школе на перемене отводит меня в сторонку и говорит, что все узнала, но чтобы рассказать, нужно пойти домой. Почему – не обсуждается, и так понятно: в школе опасно, ну и к тому же без атмосферы секретности пропадает удовольствие от владения тайным знанием. После уроков мы идем ко мне (мама еще на работе), Ксюха забирается с ногами на кровать, я усаживаюсь рядом, и она рассказывает, что мальчик вставляет хуй девочке в пизду, они ебутся, в результате чего из мальчика вытекает сперма, которая остается в девочке, от чего она беременеет, и через какое-то время ребенок выходит через пизду. Я с трудом представляю, как можно вставить куда-то мягкую мальчишескую висюльку, но спросить не решаюсь, как не решаюсь спросить, что значит ебутся: знание передано с максимальной торжественностью. И – с предельным отвращением, с интонацией «ты только представь себе эту гадость». В связи с этим информация «а еще это очень приятно» выглядит сноской мелким шрифтом, ложью для простаков – мы с Ксюхой торжественно обещаем друг другу, что никогда не будем заниматься ничем подобным. (Представьте себе, что как раз в это время я запоем читала «Волшебника Изумрудного города» Волкова – все шесть томов подряд.)

Боюсь, словосочетание «лучшая подруга» может натолкнуть на мысль о том, что их было несколько. Совсем наоборот: Ксюша была единственной, и к тому же – так себе подругой. Настоящие появились у меня только в старшей школе. Ксюша, насколько я могу вспомнить, пользовалась мной и моим желанием общаться в рамках запутанных интриг с другими одноклассницами, смысл которых сейчас уже не восстановить.

Гораздо лучше отношения складывались с детьми маминых подруг, но виделись мы нечасто, поскольку те жили в центре, и к тому же это было всегда если не под надзором, то в присутствии взрослых, которые рядом с нами, играющими, выпивали, так что, понятно, никакой обмен секретными знаниями там был невозможен.

Напротив, как раз в этой среде мне было предложено испытать нечто вроде романтической влюбленности: мама с подружкой придумали, что я должна влюбиться в подружкиного Рому, а он, соответственно, в меня. Не то чтобы они на этом настаивали, но они постоянно намекали на это, и конечно, эта мысль не могла в какой-то степени не завладеть мною. Рома был хороший мальчик, только не очень заинтересован во всем этом – мы больше играли в приставку, а когда я, по маминому наущению, дарила ему какую-нибудь мелочь, он не видел за этим никакого намека. Да и я не очень понимала, чего от меня хотят.

Я к тому, что большую часть времени я была предоставлена сама себе, много читала, а некоторые важные открытия вынуждена была совершать самостоятельно, и обсудить их мне было не с кем. Однажды в ванной мне пришло в голову попробовать свою вагину на вкус, и я тут же проделала это. Вкус показался мне необычным, но вполне приемлемым, и с тех пор я делаю это каждый день – я знаю свой вкус, слежу за ним. Тогда же я начала ежедневно подолгу рассматривать себя в зеркале. Мне нравились изменения в моем теле – растущие волосы на лобке и увеличивающаяся грудь с большими ареолами вокруг сосков. В том, что они значительно больше, чем у других, я убедилась на школьном медосмотре – девочки смотрели на меня и говорили, что у меня уже все как у взрослой (хотя это было, конечно, не совсем так), и я испытывала гордость.

Довольно скоро я догадалась использовать зеркало для того, чтобы изучить, что у меня там между ног. Мамы обычно не было дома, когда я возвращалась из школы: тогда в редакциях сидели полный рабочий день, никакой удаленки – словом, несколько часов в день я всегда была в полном одиночестве. Мысль о зеркале пришла мне в школе и сразу взбудоражила меня. Я еле досидела до конца занятий, помчалась домой, нарочито спокойно переоделась, съела оставленный мамой обед и выпила чай, после чего полностью разделась, забралась в кровать, легла и поместила между ног раскрытую пудреницу. Я увидела приоткрытые половые губы и собственные глаза – из маленького диска пудреницы на меня смотрело лицо. Выглядело это пугающе: казалось, лицо того и гляди раскроет вертикальный рот и что-нибудь проговорит. Я даже закрыла пудреницу и вернулась к рассматриванию спустя несколько минут. Я перебирала и раздвигала складки и провела за этим занятием полчаса.

Обсудить увиденное у меня ни с кем не получилось – я просто не смогла придумать ни одного человека, который совершенно точно не стал бы использовать мои откровения (она разглядывает свою письку!) против меня. Было это осенью, а весной я уже успокоилась на эту тему.

Это важно, потому что как раз та компания, в которой я могла об этих вещах говорить, была не гопническая школьная и не «центровая», почти светская мамина, ее подруг и их детей, а дачная, наполовину деревенская, в которой я оказывалась каждое лето, когда меня брали с собой бабушка и дедушка, мамины родители. Не могу с уверенностью сказать, в чем в большей степени было дело: в том ли, что дети были другие, компания разношерстнее, или в особой атмосфере летней детской вольницы, своего рода безответственности – хоть каждый август там прощались до следующего лета, каждый понимал, что в этой жизни никто уже больше не увидится. Названия деревни (городка) сказать не могу – речь пойдет о вещах не вполне невинных, а в маленьком местном сообществе сразу будет понятно, о ком речь.

Я умудрилась ни разу не побывать в пионерском лагере – видимо, мама считала меня слишком маленькой для этого, пока это было вообще заведено, а стоило мне чуть подрасти, и пионерские лагеря просто-напросто закрылись в связи с уничтожением страны, исчезновением пионеров, а заодно заводов, денег, еды, общими паникой и ужасом (тогда это называлось свободой, некоторые используют это слово до сих пор). Не чувствую себя вправе говорить о них. Рассказы, которые я слышала от друзей, в том числе и гораздо позже, в том числе и от старших друзей, могли бы составить отдельный пионерский декамерон, но, честно говоря, я склонна думать, что пионерские лагеря стали заложниками мифа о самих себе, и самой обыкновенной жизни там было значительно больше, нежели пьянства и разврата. В самом деле: не станешь же на вопрос о пионерских лагерях рассказывать, что, мол, ходили купаться и делали зарядку, – никто просто не поверит. Я это к тому, что мне сложно судить, насколько мое полудеревенское летнее детство (которое в своем роде, уверена, типично) более или менее невинно по сравнению с детством тех, у кого бабушки-дедушки с их дачей не было и кто томился в застенках пионерского гулага. Рискну все же предположить, что плюс-минус все было примерно одинаково.