С тех пор прошло четыре года, и волчата превратились в матёрых и сильных волков, её верных друзей и неизменных спутников. Лилия никогда не ограничивала их свободу, то Тор, то Локи иногда исчезали в лесу на несколько недель, а то и месяцев, но всегда неизменно возвращались к ней. Они втроём ходили на охоту, рыбалку, за травами, ягодами и грибами, а иногда в пермяцкое поселение, хотя в селение волки ходить не любили и предпочитали ждать Лилию за околицей, но она всегда знала, что они рядом, и стоит ей свистнуть, как они тут же примчатся на её зов. Лилия с любовью посмотрела на бегущего впереди по тропе Локи. Однажды он здорово выручил её. Она поздно возвращалась из деревни, где лечила больную старуху, когда наткнулась на хмельного Петра, вернее, это он перехватил её. Она тогда удивилась, что Пётр так открыто подошёл к ней. Обычно деревенские парни держались от девушки в стороне, в бросаемых ими тайком взглядах отражались и восхищение, и удивление, и неодобрение, и даже страх, они смотрели на неё, как на некое лесное диво, красивое, но внушающее опасения, от которого не знаешь, чего ждать. Очень уж Лилия не походила на местных девиц, темноволосых, низкорослых и коренастых. Она была высокой и стройной, как молодая берёзка, гибкой, как ива. Её длинные белые волосы отливали золотом в солнечном свете и серебром в лунном. Большие сине-зелёные глаза, опушённые тёмными ресницами, казались лесными озёрами и, как вода в этих озёрах, меняли оттенок, становились то бирюзовыми в солнечном свете, то тёмно-зелеными, как хвоя пасмурным днём. Её кожа, казалось, излучает мягкий свет, и во всём облике девушки было что-то таинственное и непостижимое, как сама природа. Казалось, она не принадлежит тому миру, в котором жили местные жители, поэтому они старались лишний раз не подходить к ней, прибегая к её помощи только в случае нужды. Впервые Лилию так нагло обхватил деревенский парень. Запах браги и лука, идущий от него, заставил девушку вздрогнуть от отвращения. Она попыталась оттолкнуть его, но Пётр только крепче обхватил её и начал подталкивать к густым зарослям черемухи, в которых любили уединяться местные влюблённые, его жаркий шёпот эхом отдавался в её голове: «Ну что, русалка, посмотрим, все ли у тебя такое же, как у наших девок, ножки-то у тебя есть, может, и между ног что найдётся. Я давно к тебе приглядываюсь, хороша ты, неужто сокровище своё для лешего бережёшь».

Его руки жадно шарили по её телу, Лилия молча вырывалась, мотала головой, пытаясь увернуться от настырных, слюнявых губ. «Ну что ты, голубка, отдайся простому парню, не пожалеешь, а угодишь, женою в дом возьму», – Лилия невольно вскрикнула, когда Пётр рванул вверх подол её рубахи и попытался повалить в высокую траву. В ту же секунду стремительная серая молния вылетела из кустов, клацнули челюсти, и крик боли разорвал тишину спящей деревни. Локи вцепился в руку Петра, которой он пытался задрать подол рубахи девушки, ещё через секунду вылетел Тор, и его челюсти сомкнулись на ноге обидчика. Лилии пришлось поднять голос, чтобы волки разжали свою стальную хватку и выпустили парня. Он тут же бросился бежать, прихрамывая и придерживая окровавленную руку. С тех пор Пётр посматривал на Лилию с затаённой ненавистью, но больше к ней не подходил, и этого ей было достаточно, чтобы чувствовать себя свободно.

Лилия быстро и уверенно двигалась по тропе, свою белую толстую косу она перебросила на грудь, чтобы не стучала по спине при быстрой ходьбе, лук и колчан со стрелами приятно оттягивали ей плечи. Этот лук Лилия упросила купить старую Травену. Та частенько общалась с заезжими купцами, у которых выторговывала рукописные книги в обмен на пушнину, любые, какие только попадали в их края.

Они так привыкли к этой сумасшедшей старухе, которая почти единственная в этой глуши покупала книги, что долго хохотали, когда она попросила самый лучший лук, который они смогут достать, спрашивали, не спятила ли бабуля окончательно, решив, видимо, положить всех жителей этой грязной деревеньки. Но так как платила бабуля всегда хорошо, просьбу её уважили и лук привезли. Ах, как тогда Лилии самой хотелось выбежать к купцам, потрогать привезённое оружие, но мать никогда не разрешала ей выходить к торговому люду. Лилия не понимала этого запрета, а мать никогда не объясняла, почему ей можно сколько угодно общаться с деревенскими жителями, а купцам нельзя даже на глаза показываться. Интуитивно она знала, что причины на то у Травены были, просто она не хочет о них рассказывать, и требование матери выполняла. Хотя с каждым годом выполнять его становилось всё трудней. Деревня росла, в ней все чаще появлялись новые люди: вслед за купцами пришли на берега Камы русские крестьяне. Кто искал свободную землю, кто бежал от кабалы, от неправого боярского суда. Селились они рядом с коми-пермяками, вместе выжигали лес под пашню, сеяли рожь, ячмень, да и защищаться от постоянных набегов дружин зауральских ханов вместе было сподручнее. Вместе они подсыпали вал вокруг поселения, поставили новый частокол. Ходили даже слухи, что великий князь Московский Василий Васильевич собирается послать сюда своего наместника, который должен будет укреплять и расширять зону московского влияния. Но слухи ходили давно, а дружинники так и не появлялись. Видимо, в великокняжеском окружении было мало желающих отправляться в такую глушь, хотя Лилия и не считала эту деревню глушью, к селению уже проложили какую-никакую дорогу, и купцы теперь прибывали не только по реке, но и посуху, а два раза в год проходили большие ярмарки…

Шум воды отвлёк Лилию от размышлений, она подходила к ручью, рядом с которым было её любимое место: ручей стекал в небольшую впадину, образовывая круглое озерцо, а потом продолжал свой путь к реке. Озеро окружали стройные сосны, их зелёные вершины, казалось, заглядывают в озеро, как в зеркало, любуясь своим отражением на фоне ярко-голубого неба. В начале лета в озере распускались белоснежные кувшинки, прекрасные водяные лилии сияли как звёзды на глади воды. А сейчас на поверхности плавали лишь потемневшие листья, берега покрывала жёлтая прошлогодняя хвоя, кое-где ещё лежали островки снега, но робкая зелёная травка уже пробивалась к солнышку, вызывая у Лилии улыбку. Она подошла к озеру и, улыбнувшись своему отражению, зачерпнула пригоршню холодной сладкой талой весенней воды. Напившись, девушка поднялась и замерла, наслаждаясь звуками и скрытыми токами пробуждающейся природы.

Михаил пришпорил лошадь, в который раз объезжая обоз. Его раздражала медлительность, с которой двигались повозки, тяжело нагруженные припасами и скарбом, который пришлось тащить с собой через всю страну, чтобы обосноваться в богом забытой глуши, в Пермских землях. Раздражала грязь расквасившихся дорог, раздражала сырость, раздражало ворчание челяди, раздражала надоевшая походная каша, бесило собственное бессилие что-то изменить. Они двигались уже почти два месяца, ночуя сначала на постоялых дворах, а последние две недели всё больше под открытым небом. Его люди тоже давно уже устали от промозглой сырости весенних ночей, от постоянного пребывания в седле, от вечного недовольства своего командира. Михаил понимал, что не должен срываться на них, но боль, ярость, вина сплелись в его сердце в тяжёлый, чёрный клубок. Эта боль отягощала его душу, не давала ему покоя, прорываясь глухим раздражением на весь мир, на медленно двигающиеся повозки, на чёрные голые ветви стоящих вдоль обочины деревьев, на слепящее солнце, которое напоминало ему тот проклятый день, в который он столкнулся с княжной Миловской…

Она запыхалась, перебегая запруженную лошадьми и повозками площадь, её грудь двигалась под опашнем от тяжёлого дыхания, синие глаза смотрели с вызовом и насмешкой. Михаил почувствовал, как жар охватывает его пах, и в тот же момент решил, что посватается к ней. Когда он смотрел на её расправленные плечи, властную походку, ему казалось, он будет получать огромное удовольствие от общения с этой гордой, красивой женщиной. Её отец на удивление быстро дал согласие на этот брак. Князь Михаил Ермолаевич был хорошей партией. Его поместья в подмосковном городке Верея приносили приличный доход, он и его дружина прославились в последней литовской войне, его уважали и считались с его мнением при великокняжеском дворе, он был ещё молод, двадцати шести лет от роду, хотя его несколько суровый вид, бывало, отпугивал девиц. От его высокой, мощной фигуры веяло силой, густые чёрные волосы спускались на широкие плечи, чёрная, курчавая борода всегда была аккуратно подстрижена, тёмно-синие, почти фиолетовые глаза напряжённо смотрели из-под густых, сросшихся на переносице бровей. Поговаривали, что дед его был то ли татарином, то ли персом, очень уж выделялся князь среди русоволосых и голубоглазых дружинников. От всего его облика веяло достоинством и угрозой. Может, поэтому никогда ещё на грязных, узких московских улицах на него не нападали любители лёгкой наживы. Не многие знали, как обманчив его вид. Как и все крупные и сильные люди, Михаил был добр и справедлив, с друзьями щедр и насмешлив, никогда не проявлял жестокости ни к пленным, ни к дворовым людям, хоть и был вспыльчив. Может, поэтому и двинулись вместе с ним на Урал почти все его холопы и вся дружина с семьями, скотом и утварью – селиться в новом месте.