Бульмишев, обладавший свойствами всезнайки, развеял заблуждение шефа мгновенно:

– При допросе с пристрастием у Сиклентьева в Участке, куда его притащили вслед за заявлением, этот субчик Смелков плакал. Путано говорил, что «любит Дудочку, как жизнь», что «пальцем ее никогда не трогал». Как будто это так важно! Да трогай ты ее хоть чем. В тишине. Дома. Не ходи по Участкам.

– Ну?

– Сиклентьев ему резонно указал: «А почему же ты любил «Дудочку», а не жену?», а тот давай кривить губы и хлюпать: «Жена и есть Дудочка». Видите? Кличка!

– Да ну! А ты откуда все это знаешь?

– А я там был.

Практикант важно сел на стол, и следователь тут же папкой наотмашь врезал ему по седалищу. Тот вскочил:

– Я дело принимать ездил!

– Принимать?

– Ну, забирать. Подозрительный этот Смелков.

– Чем?

– Отвечая на вопросы, часто держал себя за нос. Подергивался, изображал стенания и крики.

– Ну и что? Жена пропала, не ботинок.

– Да врет он все! Сейчас его отправили в Шестую психоневрологическую клинику для прохождения психиатрической экспертизы и выяснения причин странного поведения. Вот и посмотрим!

Пяткин осмыслил сказанное. Прикинул, во что может вылиться психиатрическая клиника для следствия и спросил:

– А Смелкову эту куда унесло?

– Никаких признаков тела Смелковой в квартире не обнаружено. Выходящей из дома ее никто не видел. Под распахнутым окном, с треснувшим в уголке стеклом…

– Треснувшим?

– Я произвел осмотр.

– Так. Ну, ну…

– Под окном никаких следов тела отличавшейся повышенным темпераментом Виолы не обнаружено.

– Повышенным?

– Я опросил соседей.

– Так. Ну, ну…

– Как будто ее вороны унесли.

– Окно распахнуто было?

– Да.

– Почему?

– Жарко днем.

– Тааак… – Задумался Пяткин. – А если она при своем повышенном темпераменте, с учетом вялого и унылого нрава ее плаксы-мужа, с любовником через окно сбежала?

– И суп не выключила?

– Какой суп?

– Она суп варила. «Ураган Вкусов». Так вот, он весь выкипел. Чуть до пожара не дошло. – Почесал многозначительно ухо. – Хотя версия с любовником – крепкая. Можно, конечно, еще и мужа потрясти.

– Опять впросак. Еще один висяк.

Бульмишев переменил тему:

– А с теми тремя из Госохраны что? Так и?.. – Покрутил головой отрицательно.

– Так и. – Подтвердил Пяткин. – А как еще?

Запихал заявление Смелкова в папку, глянул на практиканта, повеселев:

– Похоже, заберут их у нас. Снимут трупы с души.

– Кто?

– Военная прокуратура.

– И правильно! Они же военные! Вот пусть и…

– Не военные, а охрана. Государственная фундаментальная охрана. ГФО.

Бульмишев посмотрел выжидательно:

– Так. И что?

– По идее должны бы ими заниматься эсэспэшники.

– Логично.

– Ну да… – Пяткин отмахнулся рукой – …нам – все равно. Главное – дело долой. А то ищи этих маньяков.

– Маньяков?

– А кто, по-твоему, ее раскромсал? Лучшие друзья Юлия – железнодорожники?

– Но маньяков же теперь нет. Главный психолог мегаполиса профессор-коррелятор Загильмегольтранс-Оглы об этом высказался вполне определенно. Нет – значит – нет.

– Один, видать, остался, – многозначительно глянул на практиканта Пяткин.

– Даааа… Дела!

– Была женщина, а что теперь вместо неё? Вязанка костей.

Бульмишев вспомнил «вязанку», то, как ее ловко, почти молниеносно затолкал в мешок литерный спецназовец и почувствовал холод и боль в затылке. Ему, молодому человеку, было неприлично болеть. И он деловито поинтересовался:

– Как будем решать с Виолой? Смелков или любовник?

– Посмотрим, каким его из дурдома привезут. Тогда и решим, – рассудил Пяткин. – Оно бы и лучше – окажись он дураком.

– Дураком – лучше! – Согласился Бульмишев.

Пяткин увлекся мыслью:

– Да еще, чтоб в темную взбесился. Дескать, убил, а куда тело дел – не помню! Или лучше – сжег. И ваши не пляшут. Пепел ветром разнесло. Мол, как выздоровею, так вспомню. А кто там выздоравливал?

– Отлично! А кости обожженные нашли бы, какие ни есть, и сдали.

Опытный Пяткин сбавил пыл:

– Не суетись.

– Ну, так как?

Следователь думал. Важна была объективность. Хотя, конечно, версия с мужем соблазнительна.

– С любовником возни больше, – поддавался он давлению очевидных выгод. – Ищи их непосед. Подвижных извращенцев. Муж всегда под рукой. Тем более с надеждой на помешательство.

– И? Вяжем?..

– Нуууу… посмотрим! Лето еще!

Зазвонил телефон.

Следователь поднял трубку:

– Пяткин! Так… – Прикрыл трубку рукой и практиканту: – Сиклентьев! – Скосил глаз на трубку, как раз, мол, по этому делу. – Так… Что? Приезжать что ли? Вот тебе раз! Ну, жди!

Бульмишеву, опуская трубку:

– Собирайся!

…

Квартира Смелковых общей планировки находилась под самой крышей.

На кухне, точно пережженной электрической розеткой, воняло сгоревшим супом «Ураган Вкусов». Он никак не выветривался.

У стола сидели ученый Перестатиков и старший следователь Пяткин. Практикант Бульмишев перемещался, осматриваясь и заглядывая повсюду.

Пяткин повел дело строго:

– Где это было? – И ткнул карандашом в листок бумаги, на котором лежал пучок черных курчавых волос. Отточенным грифелем попытался подцепить несколько волосков.

Перестатиков, бледный человек средних лет, подался приподнятым правым плечом и ухом вперед, острый подбородок, отставив в сторону – как бы в желании лучше слышать. Был он кучеряв и черноволос.

Следователь, не упустив этого обстоятельства, строго посмотрел на его волосы.

Ученый, чуть заикаясь, отрёкся:

– Н-не мои! Н-не мои. Эт-ти, – кивнул на бумажку, – я нашел в водостоке. Прямо в желобе, на крыше. Они лежали прилипнув. Со следами крови на корнях.

Следователь наклонился над бумажкой и произнес веско:

– Крови? Вижу. А вы зачем полезли на крышу?

– В поисках сбежавшей крысы Инги. Опытный образец «ИНГ-4», – разведя руки в стороны, с улыбкой требующей снисхождения сообщил Перестатиков. – Я работаю в лаборатории и вот… взял на дом. Хотел дополнительно изучить алгоритмы поведения в условиях экситонального возбуждения отдельных участков головного мозга.

– Домашние опыты? Разве это разрешено?

– Запрещено! – Воскликнул неожиданно из-за спины Бульмишев. – И наказуемо.

Ученый съежился и замолчал.

Пяткин испытал заметное раздражение, вызванное жертвенным поведением ученого:

– У крысы весь мозг – о еде и размножении, – сказал он, не допуская сомнений. – Чего ее изучать?

Перестатиков все же усомнился:

– Дело в том, что крысы перестали размножаться.

– Не хотят?

– Не то чтоб не хотят, желанье есть, но…

– Ваша фамилия?

– Перестатиков. Зенон. Цех «Х». Да! – Вдруг звонко почти выкрикнул ученый и поднял правое плечо еще выше, а подбородком обозначил гордость: – Зенон Перестатиков! Если вам угодно.

– «Да»? Что значит – «да»? – Пяткин неодобрительно окинул взором тщедушного Зенона и, подойдя к окну, высунулся наружу, изгибаясь и заглядывая кверху. – Значит тут, в желобе?

– Примерно над этим самым окном. Чуть влево. – Подтвердил сконфуженный своим «даканьем» и замечанием Пяткина Перестатиков.

– Так-так-так… – Вернувшись целиком на кухню, промолвил Пяткин. – Не под окном, а над окном. Ясно. Идите. Стойте! Больше никаких следов?

– Не видел. Не заметил. Я и волосы-то разглядел лишь потому, что искал крысу. Это могли быть останки Инги, мало ли что.

– А что – мало ли что? Кто бы ее съел? Кошек давно нет.

– Вороны могли расклевать.

– Идите! – Бульмишеву: – А что, вороны все еще летают?

– Полно! Я видел трех. – Перестатикову: – А о вашем служебном несоответствии будет доложено руководству. Не для того правила писаны, чтобы Перестатиковы их нарушали. Идите, Перестатиков.

Перестатиков и без того уже шел к выходу со своим надменным острым плечом.