— Семён Алексеевич, — стараюсь перекричать загудевшую толпу, — а что у нас с пушечным мотором? Что говорит товарищ Климов?

— Это он и есть, — Лавочкин берёт меня под руку и выводит наружу из нагретого солнцем помещения, — Владимир Яковлевич лично распорядился, чтобы два первых пушечных мотора направили нам. Он очень доволен вашим прибором…

Два тепловизора с охладителем Шубникова-Седова на базе двигателя Стирлинга (больше похожие пока на действующие макеты) были отправлены в Рыбинск (Климову) и Пермь (Швецову) месяц назад в сопровождении авторов.

— … и Аркадий Дмитриевич тоже благодарил и обещал, что М-62 мы получим уже в конце месяца.

— Отлично, — потираю руки, — когда запланирован первый полёт обновлённого ИП-2?

— И-289, — поправляет Лавочкин и испытующе смотрит на меня, — нам из наркомата авиапромышленности спустили такое распоряжение. И завод наш получил такой же номер.

— Ну что ж не буду я, Семён Алексеевич, наводить тень на плетень. Скажу правду, действительно, во время моего отсутствия в Москве, «для лучшей управляемости наркоматом» был составлен документ о передаче КБ и завода в НКАП, но подписан он не был. Нам товарищ Сталин дал целый год, в течение которого мы остаёмся самостоятельными. За это время мы должны доказать, что чего-то стоим. Иначе нас ждёт расформирование и слияния с другими КБ, более успешными, но в любом случае ровно через год и завод, и КБ переходят под крыло НКАПа. Проще говоря, чтобы выжить как организация наше КБ должно победить в конкурсе на истребитель. Слышал я, что грядёт большая реорганизация в авиационной промышленности: нарком планирует укрупнить основные КБ, а у заводских, нестоличных и вновь образованных, отобрать право на самостоятельные разработки, оставить только сопровождение тех самолётов, что их завод серийно выпускает.

— Понимаю, — Лавочкин на минуту умолкает, что-то обдумывая, — товарищ Чаганов, нам крайне необходим лётчик-испытатель. Стефановский ушёл с Чижевским, а Галлай, конечно, хороший пилот и инженер тоже отличный, но опыта ему не хватает… Полёт по плану уже через неделю, а… нам бы товарища Чкалова, ну хотя бы на первый вылет. Хотя, я слышал, Поликарпов тоже собрался скоро свой И-180 в небо поднимать, не даст он нам его.

«Можно подумать станет Чкалов у него разрешение спрашивать»…

— Свою задачу понял, Семён Алексеевич, — шутливо щёлкаю каблуками, — что ж давайте собирайте народ, на борьбу буду вдохновлять…

3 октября 1938 года, 10:00.

Сквозь серые облака впервые в это пасмурное утро показалось нежаркое осеннее солнце. К небольшой группе мужчин в военной форме и гражданских, стоящих у выхода на лётное поле, торопливым шагом приближается лётчик, на ходу расстёгивая шлем. За минуту до этого он выскочил из кабины И-15-го, подрулившего к зданию аэропорта, и остановившегося рядом с другим самолётом И-180, которому предстояло сегодня впервые подняться в воздух. Вокруг последнего, с работающим двигателем копошились несколько техников.

— Ну что там, Стёпа? — нетерпеливо выкрикнул большеголовый комбриг, лицо которого было известно всей стране.

— Облачность — тысяча сто метров, видимость — два километра, Валерий Павлович, — на ходу рапортует майор Супрун, лётчик, которому переходит самолёт на испытания после первого вылета на нём его знаменитого напарника.

— Сойдёт, — делает шаг ему навстречу Чкалов и хлопает его по плечу, — помоги мне…

— Вылет разрешаю, — растерянно бормочет высокий мужчина в сером пальто, переводя взгляд со спин лётчиков, энергично вышагивающих по протоптанной дорожке к самолёту, на хмурое осунувшееся лицо Поликарпова.

«Неужели никто не остановит? Что у них тут вообще происходит? М-88-й — ещё сырой, его доводить и доводить… а они устроили гонку… Угробят Чкалова… Они? А мы с Лавочкиным или Яковлев чем лучше? Это из-за нас Поликарпов решил не дожидаться Швецовского двухрядника, сделал ставку на „запорожец“. Хотя почему именно угробят? Тогда авария произошла из-за переохлаждения двигателя в двадцати пятиградусный мороз, сейчас тепло ещё: плюс пять-десять, без проблем сделает пару кругов и преспокойно приземлится. Выходит зря напросился сюда к Томашевичу на первый вылет? Николай Николаевич точно был недоволен, распорядился чтобы мы с Лавочкиным стояли за заграждением… Нет, предупредить всё-таки надо»!

Легко перепрыгиваю через «волнорез» (физические кондиции начинают приходить в норму), отделяющий пассажирскую зону от лётного поля, и, не обращая внимания на недовольные возгласы сзади, со всех ног бросаюсь вдогонку за лётчиками.

— Валерий Павлович! — кричу поверх голов техников, обступивших его, уже сидящего в кабине, — Не уходи за пределы аэродрома! Если остановится двигатель…

— Заткни фонтан, — тяжёлая, пахнущая машинным маслом рука легла мне на плечо, — репортёр, б***, марш с поля, а то б***…

«Вот так, как без формы, так уже „репортёр, б***“…»

— Алексей… Сергеевич, тут… вам нельзя… — голос Томашевича прерывается после бега. Чкалов за шумом мотора не обращает внимания на нас, его лицо сосредоточено, продолжает опробовать рули, двигает закрылками, ручкой газа…

— Дмитрий Людвигович, да я хотел предупредить его чтоб с аэродрома не уходил, опасно, двигатель не надёжный…

— Знает товарищ Чкалов всё, в полётном задание указано…

Лётчик даёт знак техникам и начинает рулёжку к старту, головы всех собравшихся обращаются к нему, замечаю, как Поликарпов не таясь крестит, начавшую без остановки стремительный разбег по направлению от нас, железную птицу.

«Услышал ли меня Чкалов»?

Самолёт легко отрывается от земли, не убирая шасси, уже на высоте около ста метров закладывает вираж влево, выравнивается метрах на пятистах и уходит на первый круг. Через несколько минут под восторженные крики немногочисленных «болельщиков», стоящих на открытой смотровой площадке аэропорта, он, слегка покачивая крыльями, проходит над нами…

— Высоту набирает… — шепчет искусанными губами заместитель Поликарпова.

На мгновение пропадая из виду и снова выныривая из низкой облачности, И-180 уходит на второй круг, который сильно вытягивается в сторону соседнего авиазавода.

«Что творит, он вообще в полётное задание заглядывал»?…

По крутой глиссаде чёрный самолётик, вынырнув из серых облаков, начинает быстро опускаться на короткую полосу, перпендикулярную к той, с которой взлетал. Напрягаю зрение и мысленно продолжаю посадочную до земли.

«На территорию завода шлёпнется»…

— Да-а-вай, ч-чутка «п-подтяни»! — начинает заикаться Томашевич. Не доходя до полосы около километра, на высоте двухсот метров самолёт тянет влево и он резко проседает к земле. Инстинктивно на мгновение зажмуриваю глаза, а когда вновь их открываю, то вижу яркую вспышку. Как по сигналу стартового пистолета, ещё до прихода звука, стартует санитарная машина, стоявшая со включённым двигателем у здания аэропорта.

— Гони! — заскакиваю на подножку, стоящей неподалёку пожарной машины и кричу в ухо замешкавшемуся водителю.

Тот жмёт на газ и, подскакивая на кочках, «пожарка» понеслась вперёд.

«Что там? — картинка прыгает перед глазами, — Проломленный деревянный заводской забор, чуть накренившийся электрический столб, скрученные провода на развороченной самолётом земле, оторвавшееся при падении хвостовое оперение… Сумел, перетянуть заводские постройки, пожара вроде нет. Чкалов где»?

Остановившаяся рядом с местом аварии «скорая» закрывает от меня фюзеляж.

— Да что ты меня как бабу лапаешь? — слышу знакомый грубый голос, когда спрыгнув с подножки, подбегаю ближе, — ты мне, Иваныч, лучше спиртику плесни, а то сердце заходится… Огибаю кузов «санитарки»: Чкалов весь в грязи, отгоняет от себя людей в белых халатах, опираясь спиной о капот двигателя и положив руку на зарывшуюся в землю лопасть винта.

— Чо, Чаганов, накаркал?… — щурит подбитый правый глаз лётчик.