— Где? Где? Не вижу… — крутит головой пулемётчик.

Глаза, привыкшие к темноте, снова слепит жёлтая ракета, взлетевшая с плоской вершины сопки.

«Сам не вижу… — замелькали в голове обрывки мыслей, разгоняемые адреналином, — как их разглядишь в этих зарослях…. а наши — как на ладони, не спрячешь большие лодки в камышах… Сколько от них до японцев? С полкилометра? Даже поменьше… Как нарочно поджидали. Ловушка?… Перебьют всех как в тире»…

Нос первой лодки утыкается в заросли камыша в десятке метров от остова У-2 к очередям пулемёта добавились винтовочные хлопки. Вода между лодками вспухает от десятков фонтанов, деревянная рубка брызнула битым стеклом и крупными щепками.

— Полундра! — Через низкий борт в воду посыпались люди в чёрных бушлатах, пулемёт на носу замолк.

Мотор, идущей следом лодки, громко затарахтел, она резко тормозит, останавливается в паре метров от зарослей и начинает медленно сдавать назад, при этом её пулемётчик продолжает палить в белый свет как в копеечку.

— Не вижу… — трясёт головой Аниськин.

— Какая разница, бей на звук, жги самураев!

Громкий глухой звук застучавшего «Максима» закладывает уши ватой, брезентовая патронная лента рвётся из рук, огненная корона у дульного среза пулемёта подсвечивает дьявольским светом безумный профиль «детектива» с вылезшими из орбит глазами и ощерившимся ртом. Двести пятьдесят патронов на ленте пропадают в ненасытном чреве пулемёта меньше, чем за минуту и вот я уже скольжу на заднице вниз по мокрой траве за вторым коробом.

«Последний, больше нет».

У японцев, судя по звуку, недостатка в боеприпасах нет — к первому ручнику присоединяются ещё два с вершины сопки. Подхватываю свою длинную винтовку и — в обратный путь.

«Точно ждали их…. шинель!.. — вдруг, как молния, пронизывает меня догадка, — сложили два и два… поняли что подстрелили крупную птицу… быть может даже фамилию мою сумели прочитать на подкладке… если так, то просчитали, что наши наверняка пошлют помощь… с другой стороны, должны были и на наш поиск выставить крупные силы… не успели до темноты, да и дождь мог помешать… тогда жди облавы с рассветом»…

— За смертью посылать… — бурчит себе под нос Аниськин.

«Да сколько меня не было то, минуту?… А как всё изменилось вокруг». Предрассветная прохлада с гор достигла озера, сгущая невидимую дымку водяного пара, клубящегося над тёплой водой, в молоко непроницаемого для осветительной ракеты тумана.

«Как не повезло морякам! Всего бы десяток минут повременили и высадились бы по-тихому, а так постреляли всех как уток… понятно, что торопились, хотели успеть до рассвета». Дальний берег озера окрашивается лёгким розовым цветом, как на акварели: чем ближе к зрителю, тем темнее тон. Японцы прекращают огонь, лишь изредка вновь возникшую тишину разрывает короткая беспокоящая очередь.

— Что тут у вас? — Близкий знакомый шёпот сзади застаёт нас с первым номером врасплох.

— Тут такое было, тащ старшина… — начинает многословно докладывать Аниськин. «А может и не всех постреляли… остался кто-то в зарослях… в помощи нуждается».

— Значица так, — после небольшого раздумья заключает старшина, — командир считает, что японцы утром начнут нас искать. Здесь на сопке мы долго не продержимся, поэтому пока есть время будем отступать в камыши. Думаю, если из морячков кто в живых остался, тоже там будет прятаться. Отсюда приказ — выдвигаемся в лагерь.

Напарник, ещё не отошедший от горячки боя, порывисто вскакивает на ноги, левой рукой хлопает по прицельной планке, правой — берётся за ленту… Неожиданно тёплая волна накрывает меня сверху, липкой пахучей гущей брызжет в лицо, растекается по груди, наваливается всей тяжестью, опрокидывает на спину и только после этого по ушам бьёт сухой треск пулемётной очереди.

— Майор, ты жив? — сильные руки тянут с меня тело Аниськина, голова которого безвольно мотнулась на шее, открывая обезображенное выходным отверстием пули лицо.

— Я в порядке… — и тут же острый желудочный спазм выворачивает меня на изнанку.

— Прямо в затылок, не почувствовал ничего… — шепчет старшина, а сам уже колдует над пулемётом и не глядя суёт мне свою фляжку. — ты на вот, выпей чуть.

Успеваю сделать два больших глотка прежде, чем спирт перехватывает дыхание и обжигает горло.

— Давай, берись за ноги, спрячем его в расщелине.

— Нет, старшина, погоди, — расстегнув пуговицы на вороте и манжетах гимнастёрки, стягиваю её с себя через голову. — снимай с него…

— Это правильно, товарищ Чаганов, — мгновенно схватывает мою мысль старшина, — это чтоб самураи подумали, что убили вас, хорошо придумали… и документы оставляете? Тоже верно, не узнать теперь Аниськина по фотографии.

«Кроме партбилета, у него нынче особая цена».

— Лейтенант госбезопасности Мальцева, — кричит Оля, стараясь заглушить работающий неподалёку электрогенератор, быстро проводит перед глазами адъютанта заместителя наркома обороны своим служебным удостоверением и прячет его в нагрудный карман гимнастёрки, — товарищ Мехлис ждёт меня.

— Да-да, конечно, — кадык молодого полковника дёргается вверх, карие глаза мутнеют от гипнотического блеска ордена Ленина на груди девушки, — только там сейчас…

Оля решительно поднимает полог палатки и проскальзывает под ним внутрь, в нос ударяет сильный запах карболки. На хирургическом столе, ярко освещённом электрическим светом, лежит тело, укрытое с головой серой простынёй. Девушка, не обращая внимания ни на стоящего у стола человека в белом халате и маске, ни на группу военных, переступающих с ноги на ногу чуть поодаль, стремительным неслышным шагом приближается к телу и без колебаний откидывает простыню, все находящиеся в операционной, кроме неё и врача, дёргаются и отводят глаза в сторону.

— Это не Чаганов. — облегчённо выдыхает она.

— Как не Чаганов? — загремел на всю палатку голос Мехлиса. — А кто же тогда? Старшина!

Все поворачиваются к невысокому широкоплечему моряку, стоящему у выхода, человек в белом халате с тревогой вглядывается в бледное лицо девушки.

— Как же так, — растерянно разводит руками Бойченко, — а обмундирование…. а удостоверение, что было при нём? Мы же тело это у японцев отбили, тех, что несли его, значит, в ножи по-тихому взяли, остальные ничего и не заметили…

— Не он это, у Чаганова вот здесь над ухом след остался от пули, от которой он товарища Кирова заслонял…

— Выходит, старшина, провели вас японцы?… — чёрные брови Мехлиса встретились у переносицы, подбородок Бойченко падает вниз, упираясь в грудь. — Я сразу почуял неладное, мандат есть, а партбилета нет.

— Вполне может статься, что и не японцы, — приходит на помощь моряку Оля. — а сам Чаганов… да-да, хотел их с толку сбить… представить дело так, что убит он.

— Зачем это ему? Непонятно… — подаёт голос высокий капитан 3-го ранга, продолжая смотреть в сторону.

— Наши разведчики сумели подключиться к вражеской телефонной линии, — девушка быстрым движением накрывает труп простынёй. — и подслушали разговор, в котором командир полуроты Танака докладывает в штаб, что неподалёку от упавшего самолёта японцы нашли шинель «русского генерала». Сумели буквы разобрать на подкладке, но прочесть фамилию правильно не смогли: Чанг-Кан у них вышло.

— Считаете, товарищ лейтенант госбезопасности, ждали самураи нас? — старшина вопросительно смотрит на Олю. — Мне тоже так показалось.

— Может быть, — согласно кивает она, — но главное в том, что Чаганов — жив и нам надо поторопиться. Судя по всему, за группой Мошляка идёт охота, раз уж у них появились убитые.

— Да я хоть сейчас, был бы приказ… — Бойченко переводит взгляд с Горшкова на Мехлиса и обратно.

— Мне надо идти… — в голосе девушки появились металлические нотки. — никто не знает Чаганова лучше меня.

— Я — категорически против, товарищ армейский комиссар 1-го ранга, — взрывается от возмущения Горшков, — в подобной операции могут принимать участие только подготовленные краснофлотцы, владеющие рукопашным боем, отличные стрелки и пловцы! Я не сомневаюсь в личной смелости товарища лейтенанта госбезопасности, но её же придётся всё время охранять, а это — отвлечение от основной задачи.