Хватаясь за стены, он плетётся курить. На обратном пути заходит в туалет. На дне бутылки из нычки - всего ничего. Запрокинув голову, он замирает, ловя сухим, разбухшим языком, стекающие из опустевшего сосуда, последние капли...
В окне, бледною тенью, брезжит рассвет. Ему совсем худо. В груди полыхает пожар. Дальше терпеть невозможно. Нашарив немеющей рукой мягкое тело жены, он судорожно тормошит его.
- Ну чего тебе?
Он уже не может говорить, хрипит что-то нечленораздельное. Она спросонья ничего не понимает. Вскочив, включает свет; увидев страшное, тёмно-багровое лицо, вскрикивает; тыкает дрожащими пальцами в телефонные кнопки.
Что-то лопается в груди. Обжигающая лава выливается внутрь, сметая всё на своём пути. Океан боли всасывает в широкую чёрную воронку. Бессознательно, он хочет принять позу младенца в утробе. Это ему не удаётся. Обхватить руками согнутые колени мешает огромный живот.
Воронка мучительной боли сужается, засасывая всё глубже и глубже. Кромешная тьма. Вдруг створки лифта бесшумно расходятся. Из кабины бьёт ослепительный свет. В ней - фигура.
- А...что...лифт уже починили?
Фигура протягивает руку, приглашая войти. Он заходит. Створки, так же бесшумно, смыкаются. Лифт стремительно взмывает вверх.
Через час приезжает неотложка. Усталый, с кругами под глазами, врач в синей куртке и бахилах, выйдя из спальни, садится в гостиной за стол и, сгорбившись, начинает заполнять документы, констатируя летальный исход в результате обширного инфаркта.
Быстро строча набитой рукой, он сообщает новоиспечённой вдове, что в течение нескольких часов подойдёт участковый; потом приедет труповозка; ребятам платят копейки и поэтому положено их, по возможности конечно, отблагодарить: адрес и телефон морга, а так же телефоны похоронных агентов он запишет на отдельном листочке...
Один их двух дюжих санитаров, засовывая в карман купюры, басит - Хозяйка, добавили бы пятихаточку, за превышение, так сказать, весовых габаритов... Во, спасибочки. Всё сделаем в лучшем виде.
Ухватившись за края простыни, - Раз-два, взяли! - крякнув, они перекладывают голое, синюшное тело на носилки. Оно уже окоченело. Только детородный орган переваливается из стороны в сторону... В последний раз.
Бугаи накрывают тело простынёй; чертыхаясь, оббивая ручками носилок стены и дверные косяки, втискиваются в полутёмную, пропахшую мочой и исписанную граффити, кабину лифта.
Обшарпанная дверь, двигаясь рывками и дребезжа, закрывается. Натужно скрипя, кабина ползёт к земле.
