Но это еще не все. Запер я скрипучую от ржавчины калитку Кактеиного участка - и что же увидел перед собой? Пустой, но с ревущим, то есть рыдающим мотором Хульдин драндулет на обочине гравиевой дороги, что соединяет участки с городом. И хотя лыко на обуви предписывало мне медленную ходьбу, я припустился что было мочи.

23 сентября. Что это с цветочками-деточками? Если до сих пор они взирали пусть не слишком весело, но все-таки с привычным терпением со своих подоконников в комнату, то теперь вдруг за ночь все отвернулись и, свесившись, выглядывают во двор с таким видом, будто обнаружили там, у мусорной кучи, что-то чрезвычайно занимательное. Лишь Араукария осталась пряма, как свеча; опустив ветви, неотрывно, смотрит на меня. Не Хульдины ли все это проделки?

Ну и ну: сапожник лежит у себя буквально в стельку, непрестанно бормочет что-то бессвязное, а в минуты просветления обвиняет кладбищенского сторожа в вероломстве. Если я правильно связал воедино сбивчивые обрывки его рассказа, то произошло с ним следующее. Придя на кладбище, он, чтобы первым делом задобрить жену, снова положил фиалку на ее могилу. И уже собирался, прежде чем подняться с колен, послать ей последнее утешение, ласково погладив рукой камень, как вдруг на гравиевой дорожке раздался звук шагов, и чья-то тяжелая тень упала на фиалку. "А-а, - пророкотал, как в заржавленной трубе, чей-то голос, - вот кто повадился осквернять мне кладбище мусорными фиалками". Сапожник в смятении оглядывается - никого, только смесь табака и винного перегара озонирует воздух под шушукающимися по-вечернему буками. Прихватив поскорее фиалку, он хотел было отправиться восвояси. Но в этом случае (а соблазн был велик) сапожница наверняка исполнила бы угрозу и явилась бы во сне всем его клиентам. Так что ему и в самом деле ничего другого не оставалось, как сидеть у могилы до тех самых пор, пока полная ночь не сошла на землю. Затем он, творя молитвы, пробрался к указанной куче компоста. Здесь-то и произошло с ним то, что повергло его в постель, причем быстрее, нежели он смог разобрать, что это было. В памяти осталась только ясная как день картина: заросли крапивы внезапно раздвигаются, из них выскакивает какой-то гномик и, скидывая на ходу деревянные сандалии и орудуя одной из них как дубиной, набрасывается на сапожника со словами: "А, так ты еще и воровать, прощелыга!"

Как только Кактее удалось избежать нападения этого карлика с дубиной?

И кто же повинен в поистине плачевном состоянии сапожника?

Я, конечно, ведь это я, расчувствовавшись, посоветовал поменять землю фиалкам.

Теперь не хватает, чтобы сапожница привела в исполнение угрозу, и тогда на моей совести появится, помимо прочего, еще и загубленная жизнь!

24 сентября. Нет, она избрала иной путь. Приснившись мне прошлой ночью во сне, дала понять, что лучшим выходом в создавшейся ситуации было бы, если бы я сам раздобыл теперь компост.

Я, Альбин, бабушкина надежда и гордость! - и воровать компост на кладбище! Одно ясно: у сапожницы ни малейшего чувства абсурда.

Смеркается; я сижу в уютном шлафроке, ловлю последние отблески догорающего дня и вспоминаю Кактею. Какой неприступной казалась она, когда была рядом, и как близка теперь, когда все бывшее кажется грезой! Похоже на то, что непроизвольное чувство прорывается лишь в разлуке. Ведь и у Бруно с Доротеей дело обстоит точно так же. А сколько тайн окружает Кактею! Будет ли дано мне когда-нибудь разгадать хотя бы одну." Тсс! Какой-то шорох у двери...

Продолжаю писать для того лишь, чтобы показать, насколько я спокоен. Ясно вижу: крышечка над прорезью почтового ящика приподнялась и кто-то наблюдает за мной...

И даже теперь цветочки не оборачиваются! Нет, окостенением своим они обязаны вовсе не трагедии, разыгравшейся с сапожником, тут участвует другое, на них оказывают давление...

Вот - теперь в прорезь просовывается конверт... И ни звука на лестнице, и кромешная тьма... Выскочить? Закричать? Или...

Спустя четверть часа кажется (надо было сначала прийти в себя от потрясения). Передо мной сверкает невинной белизной конверт. Что оказалось в нем? Тщательнейшие отпечатки моих утраченных полусапожек. На этом вынужден запись прервать - у меня слишком сильно стучат зубы.

27 сентября. Теперь уж осень пожалела о том, что прогнала состарившееся лето; ручьи слез на окнах доказывают: она не просто раскаивается - о, тут более сильное чувство.

Справлялся на бирже о какой-нибудь сносно оплачиваемой работе. Говорят, нужны подметальщики улиц. Три месяца назад я не стал бы раздумывать, но ведь теперь цветочки-деточки обеспечены.

Только этого недоставало! Подхватил насморк из-за треклятой беготни по городу. Что означает насморк, когда я в ужасе вздрагиваю при каждом шорохе со стороны почтового ящика, может представить себе лишь тот, кто убегал во сне и его не несли ноги.

Такого насморка, однако, с лихвой хватило бы на три носа. Всегда слишком много оказывается того, чего и совсем не надо. И голова скоро начнет накаляться, как лампочка! Гм, лампочка - это наводит на мысль...

В самом деле: получилось. Не касаясь цветочков, я заставил их повернуть головки в сторону комнаты. И поддержало меня само небо. К обеду оно стало вдруг натягивать на свой серый халат такую черную шаль, что цветочки, недовольно ворча, начали позевывать и располагаться ко сну. И тут я вмешался. Вставив в настольную лампу лампочку посильнее - ту, что я держу для гостей, - я подошел с нею к окну и стал облучать цветочки. Через пять с половиной часов благой обман увенчался полным успехом; все цветы (включая Гортензию) нехотя, но отвернулись от сочащегося слезами неба и обратились к стеклянно-мишурному солнцу, мною изобретенному. При свойственной им медлительности соображения они далеко не сразу распознали обман и не сразу заметили меня (предусмотрительно спрятавшегося за снопом света). А когда заметили, то они уже освоили новое положение шеи, привыкнув к нему настолько, что им не оставалось ничего другого, как это положение сохранить.

По всему видно, что отворачивались они от меня против воли. Если исключить Араукарию, которая, очевидно, была проводником Хульдиной воли и выступала телепатической антенной, все прочие цветочки потупили взор, стыдясь смотреть мне в глаза. При этом: сколько в них, этих глазах, всепрощающих слез! (Даже стекла очков запотели.)