- Из-за Калюнца, - проговорил он, - я ошибся. Я думал, что Калюнц остров.
- Но он же и есть остров, - вздохнул я, - поэтому мы сюда и сбежали.
- Ты еще прибереги это слово "сбежали", - сказал отец.
За стеной кто-то ощупью приблизился к двери, и сразу раздался легкий стук, дверь открылась, и под водительством господина Янкеля Фрейндлиха, державшего перед собой два испуганно мигающих свечных огарка, в комнату вошли наши друзья.
Смерть баронессы все-таки задела их за живое. Рохус Фельгентрей, дрожа, обнимал Хердмуте, которая беспрерывно промокала цветастым носовым платком заплаканные, с темными кругами, глаза. Жилистые уши полковника дергались еще сильнее обычного. Держась рукой за ребра, он испуганно вслушивался в себя, словно сравнивал биение своего сердца с тиканьем стоячих часов. Граф Станислав плакал; сплетя паучьи пальцы вокруг томика Рильке, золотой корешок которого, несмотря на пятно от таракана, в свете свечей казался чуть ли не Библией, и крепко прижав локти к бокам, граф Станислав низко склонился над баронессой.
- Правда, - прошептал он, - это правда.
Отец встал и откашлялся.
- Порядочность, миролюбие, достоинство, словами не передашь, что уходит вместе с баронессой.
- От всего сердца благодарю вас, - раздался из столовой монотонный голос.
Мы не заметили, как барон вошел туда, теперь он появился в кабинете, на мгновение молча встал рядом с отцом, перед своей бабушкой. Нет, он не переоделся, а был все в той же выцветшей непромокаемой куртке, только шпоры снял. Сейчас он рывком одернул на себе куртку.
- Никто в этом не виноват, потому что никто не смог бы ее удержать.
- Мне придется возразить вам, - сказал господин Янкель Фрейндлих. Он стоял в изножье дивана, маленький, с головой, втянутой в плечи; огарки, которые он держал в руках, отбрасывали на него колеблющийся отсвет. I
Барон поднял на господина Янкеля Фрейндлиха невидящий взгляд.
- Ваше возражение делает вам честь, но истины изменить не может.
Наверху зазвенел будильник, и слышно было, как дантист Лединек, чертыхаясь, вылезает из кровати и прыгает на пол; в тот же миг часы пробили три четверти двенадцатого,
Барон ощупал свой галстук, который, несмотря ни на что, сидел, как всегда, безукоризненно. Первый раз я увидел его в беспокойстве.
- Время не терпит, - сказал он, - не знаю, смею ли я теперь просить вас последовать за мною в столовую.
- А мне, - сказал отец, - позвольте мне остаться при госпоже баронессе.
Господин Янкель Фрейндлих быстро сказал, что он тоже просит позволения остаться при ней.
Барон молча поклонился им и вместе с остальными вышел в столовую.
Я в нерешительности отстал.
Господин Янкель Фрейндлих поставил один из своих огарков возле отца, в изголовье, второй мерцал в ногах покойной. Они снова сели, и ни отец, ни господин Янкель Фрейндлих больше не шевелились, только их поникшие тени безумно метались по стене между чучелами птиц.
- Вместе с этим годом, - сказал за стеною барон, - в Калюнце будет погребена последняя добродетель. - Голос его звучал так странно и ново, что я в волнении юркнул в столовую.
На столе, нещадно коптя, стояла керосиновая лампа, над ее закопченным стеклом мягко покачивалась лента серпантина.
- Я имею в виду невинность, - проговорил барон; он стоял, прислонясь к стене, под безглазой головой лося, - невинность, которую я просил сохранить, приглашая вас сюда, друзья мои.
- Но ведь пока, - просипел граф Станислав, - ни кто из нас здесь ее не потерял.
- Прошу прощения, граф. - Барон серьезно и с любовью взглянул на графа Станислава. - Разве вы не хотели контактов с миром?
Тонкие пальцы графа Станислава сплелись на томике Рильке в неимоверно сложный узел.
- Каприз, барон, мимолетное желание.
- Это было не желание, - возразил барон, - это было требование.
- Тогда я прошу вас, - поспешно произнес граф Станислав, - дать мне возможность в любой форме взять это требование назад.
- Мне действительно очень жаль, граф. - Барон с прискорбием поднял плечи. - Кто хочет иметь контакт с миром, тот в душе уже его имеет. В новом году я велю поставить вам радио.
- Но я, - полковник от волнения почти уже перешел на шепот, - но я-то могу отказаться от своей просьбы? Она была опрометчивой, не нужны нам никакие газеты.
- Тем не менее, - барон кивнул, - тем не менее, господин полковник, газета нужна. Я уже много лет выписываю одну, в дальнейшем я буду присылать ее вам.
- Без десяти двенадцать, - раздался из соседней комнаты педантический голос отца. - Господин барон, я должен напомнить вам о вашем обещании.
- Очень вам благодарен, господин доктор, сейчас, - Барон повернулся к Рохусу Фельгентрею, борода которого вдруг задрожала, будто под нею работал мотор. - Вы оказались правы, дорогой мой.
- Не нужно мне быть правым, - выдавил из себя Рохус Фельгентрей - мне нужен наш старый Калюнц.
Оттопырив нижнюю губу, барон покачал головой.
- И все-таки вы говорили, что мир нельзя безнаказанно замалчивать, я не ошибаюсь?
- Дурацкое красноречие, господин барон. - В затуманенном искусственном глазу Рохуса Фельгентрея вспыхнул, словно бы заклиная, слабый отблеск керосиновой лампы. - Вы же знаете, как мало стоят подобные псевдоистины.
- Не надо чересчур скромничать - сказал барон.
Разве вы сами сегодня не убедились, что мир уже начал свои наказания?
Хердмуте захныкала. И она еще лезла к барону со своими пожеланиями ходить в кино!
- Я бы охотно их исполнил, - сказал барон, - но в данный момент, к сожалению, не рекомендуется покидать Калюнц.
- Без пяти двенадцать, - без всякого выражения произнес в соседней комнате отец. - Господин барон, вы не держите ваше обещание.
Барон поправил манжеты.
- Нет, господин доктор, просто мне еще не все ясно с шафером.
- С кем? - Хныканья Хердмуте как не бывало. Я услышал за стеной глубокий вздох отца.
- Возьмите мальчика, он это поймет скорее других. Барон взглянул на меня так, словно от меня зависела его судьба.
- Да? Ты согласен взять на себя эту обязанность? - спросил он.
Глубоко взволнованный, я кивнул; не знаю почему, на глазах у меня вдруг навернулись слезы.
