Наконец злобный окрик отчима: «Щенок! Весь в папашку!»

Значит, что все мы – одного поля ягодка: и я, и мой отец, и моя собака.

Это и был тот главный кубик, который позволил мне сложить разбросанные пазлы в одну картину. Они считают, что я науськал щенка на несчастную курицу. Я заставил его испачкать брюки Иосифа и сожрать икру. Потому что им кажется, что я ненавижу своего отчима… Но ведь все не так! Просто я недостаточно сильно его люблю. Потому что сильнее всех я люблю свою маму. И отца, ушедшего от нас. И уже умершего.

Теперь они хотят возмездия. Наказания за грехи. Они хотят, чтобы я куда-то дел своего Цапку. Куда?! Я понял – они хотят, чтобы я утопил собаку.

И еще я догадался: дело не столько в моем щенке. Дело во мне самом.

И теперь я знал, как мне отомстить им, всем сразу…

Вечерело. Ветер на Амуре крепчал. И он уже погнал волны, свинцовые барашки с белой пеной по гребням.

Я проверил нашу лодку – деревянную плоскодонку, лежащую кверху дном на косе. Весла, грубые и шероховатые, но с отполированными ручками для гребли, лежали под лодкой. Лодка была тяжелой, и мне никак не удавалось перевернуть ее. Звать Хусаинку я не хотел. И уже не мог.

Я стал подкладывать под борт лодки весла, укрепляя их на плоских камнях. По сантиметру мне удалось приподнять лодку на нужную высоту и перевернуть ее. Цапка с интересом наблюдал за мной. Веревкой, которая лежала в носу лодки и предназначалась для якоря, я привязал Цапку к сиденью-перекладине. Цапка мог помешать мне незаметно пробраться в дом. В дом мне надо было попасть непременно. Мне нужно было переодеться. Нельзя было сделать то, что я задумал, в коротких штанишках с лямкой-помочью через плечо и в ситцевой рубашонке в горошек.

На чердак я поднялся незамеченным. Быстро переоделся в брюки, в короткие, по колено, но ладные сапоги и брезентовую штормовку с капюшоном, почти геологическую куртку. На зависть всем пацанам мама купила мне ее в городе.

В мешок из-под соли, грубый и стоящий колом, я бросил два мотка тонкой, но прочной веревки. Нож – складной, с выкидным лезвием, уже лежал у меня в боковом кармане. Зачем-то я бросил в мешок и свинцовый кастет. Мой первый боевой кастет. Мы их отлили с Хусаинкой у Шпиля, расплавив свинец в баночке над костром и залив в форму из глины. Не знаю, зачем я прихватил с собой кастет. Наверное, для твердости духа. Для укрепления веры в то, что я задумал.

В полутемных сенцах, стараясь не брякать крышкой, я взял из сковороды и завернул в газетный лист четыре холодные колеты из свежей горбуши. Мама приготовила их на ужин, и два куска хлеба.

Никто моих приготовлений не заметил. Ни мамы, ни отчима дома не было. Сеанс кино для взрослых начинался в деревенском клубе в 8.30 вечера.

Цапка смирно лежал в лодке. Он знал, что я вернусь обязательно.

Я столкнул лодку на воду и укрепил весла в уключинах. В мешок я положил большой камень, заменяющий якорь, взвесил мешок в руке и добавил еще несколько камней. Горловину мешка затянул тонкой бечевкой. Толстая не годилась. Она могла соскользнуть с грубоватой горловины мешка.

Также быстро я приладил к шее Цапки ошейник. Он не сопротивлялся. Ошейник соединил все той же веревкой с мешком-грузом. Второй моток веревки я припас для себя.

Тут Цапка напрягся, испуганно посмотрел на меня и заупирался так, что сдвинул мешок с места. Тогда я добавил в мешок еще камней – по самую горловину. Потом я достал свой нож – мне подарил его на день рождения Иосиф, и наточил лезвие. Я почему-то знал точно: нож надо наточить.

Он скоро понадобится.

Мелкая дрожь уже начинала колотить меня.

В носовом бардачке лодки, где лежали топорик, котелок для ухи и пара солдатских алюминиевых кружек, я нашел заначку Иосифа – сигареты «Прима» и спички. Я закурил, чтобы унять дрожь в руках. И вдруг я понял, что первый раз курю по-взрослому. У меня не першит в горле, я не сплевываю беспрерывно между ног длинную и тягучую слюну, как делают все мальчишки, когда курят. Я затягивался коротко и сильно, пряча огонек сигареты в кулаке.

Потом я накормил Цапку.

Он съел три котлеты, четвертую лишь лизнул, а к хлебу не притронулся. По обыкновению склонив голову набок и свесив ухо, он вглядывался в мое лицо, старался поймать взгляд. Он тыкался ко мне в грудь и пытался лизнуть в лицо. Может, он просто не понимал, почему я не ем такую вкусную котлету?

Я пересилил себя и сжевал котлету с сухим хлебом, запив водой из Амура.

Тогда еще можно было пить речную воду, зачерпывая ее кружкой прямо с борта.

Уже совсем стемнело, когда я оттолкнулся от берега.

Я совсем не думал о том, что мир наполнен киномеханиками, директорами школ, Глафирами и прочими предателями. Мир наполнен несправедливостью. Для меня такое понимание мира стало ясным именно в тот вечер. Про маму я старался не думать. Не могла она быть с ними заодно…

Я греб и греб, стараясь равномерно опускать весла в набегающую вдоль борта тяжелую волну. Сначала плоскости весел цепляли длинные водоросли кувшинок, росших у берега. Затем вода зажурчала по бортам. Значит, я выгреб на течение. Здесь штормило. И я не заметил, как наступила ночь.

Лодку швыряло с гребня на гребень. Я оглянулся. Линия огоньков нашей деревни пропала. И я понял – наконец-то мы с Цапкой на фарватере.

Пес заскулил. Наверное, от страха. Он никогда не плавал в лодке по штормовому Амуру. Цапка стал тыкаться ко мне в ноги, стараясь заползти под скамейку. Спрятаться ему мешал мешок с камнями, к которому он был привязан.

Ногою я почувствовал, что Цапке передалась моя дрожь.

Я оставил весла и схватился за горловину мешка.

Это я, Господи!..

Я решил, что утоплюсь вместе со своей собакой.

Второй моток веревки я взял, чтобы привязать к тяжелому мешку с камнями еще и себя. Тянул до последнего – трусил. Не мог представить маминого лица, залитого слезами. Когда нас с Цапкой найдут у Вайдинской косы.

«Просто ухвачусь за Цапку и утонем вместе!» – решил в последний момент.

Быстро перебросить мешок с камнями через борт мешала качка.

Цапка завыл. Потом он зарычал на меня. Он рычал глухо, с перерывами. Лапами он упирался в борт лодки. Наконец мешок все-таки перевалился через борт!

Цапка уже хрипел. Голова его неестественно вывернулась.

Меня трясло так, что я никак не мог нажать кнопку ножа-выкидухи.

Наконец, мне удалось нажать кнопку. Все смешалось в голове.

Я бросился к борту и черканул лезвием по натянутой веревке.

В ту же секунду раздался глухой удар. Лодку перевернуло.

По гребням волн заплясал узкий и длинный луч прожектора.

Наша лодка попала под борт шедшей по фарватеру баржи-самоходки.

Меня накрыло волной.

Я открыл глаза и увидел столбы мелких пузырьков. Я знал, что я тону.

Совсем маленький – пяти или шести лет, я тонул в первый раз. Пришлый пьяный мужик столкнул меня неожиданно с дебаркадера. Помню, как сразу перед глазами возникли мириады пузырьков. Они поднимались вверх, пробивая толщу воды, а я вертикально уходил на дно. Плавал я тогда еле-еле – по-собачьи. Меня спас старший брат Хусаинки Мангаева – Шамиль. Скинув тельняшку, он бросился в воду. Я вцепился в его тело так, что на спине и плечах Шамиля остались следы от моих ногтей.

К пятому классу я уже плавал отлично. На спор с Хусаинкой я вразмашку огибал скалу у Шпиля по стремительному течению.

Сейчас я тонул потому, что меня захлестывало тяжелой волной.

В очередной раз выскочив, как пробка, на поверхность, я увидел Цапку. Он кружил возле.

Прожектор с баржи-самоходки удерживал нас в ярком, слепящем глаза луче. Я рванулся к собаке. Мы, уже вместе, вновь пошли ко дну. Обеими руками я прижимал к себе тело пса. Цапка отбивался от меня лапами так, что теперь уже на моем лице и руках оставались глубокие царапины.

Я отпустил Цапку. Я понял, что вместе мы утонем. Утопим друг друга.

Но Цапка не уплывал к берегу, а кружил рядом и лаял. Он спасал меня. Как «спасал» много раз, когда мы купались у Шпиля.