На самом деле он сам знал ответ на этот вопрос, но задал его специально, чтобы помочь Моросику сменить тему. К тому же новый друг, как уже понял Коля, просто обожал беседы о всяких научных вопросах и явно был в них силён.

Моросик явно приободрился. Его светлые брови приподнялись.

– Астрал? – с вежливым недоумением переспросил он. – Ты не знаешь, что такое астрал?

– Точного определения не знаю, – пожал плечами Коля и как ни в чём не бывало откусил от своего кусочка шоколада.

– Ну… я и сам не владею академическими знаниями по этому вопросу. Но примерно представляю, – важно ответил блондин, поправляя очки.

Лариса расхохоталась.

– Да ладно, признай, что ты сам не знаешь точного определения.

– А вот и знаю.

– А вот и нет!

– А вот и да.

– В какой школе ты раньше был? – решил спросить Коля.

– В пятьдесят шестой, – произнес Моросик, и на шее появились розовые пятна. Было видно, что о прошлой школе у него остались не очень приятные воспоминания.

– А в каком детском саду, если не секрет? – поинтересовалась Лариса.

– В том, что под окнами, – не глядя, кивнул Моросик в сторону окон.

– Я тоже, – ответил Коля.

– И я туда ходила, – сказала Лариса.

– И я, – робко добавила Марианна.

Лариса отметила:

– Забавно, что мы все были в одном саду. Наверное, мы могли там общаться.

– Не знаю… я уже почти не помню, что там происходило, – обронил Моросик.

– И я почти не помню, – тут же отозвалась словоохотливая Лариса. – Но отлично запомнила, как я ставила на утренниках правую ногу перед левой, и фразу воспитательницы: «Неправильный реверанс, Лариса».

И Коля, Моросик, Лариса и Марианна снова расхохотались.

***

С утра у Карлоша Плюша был серьёзный разговор с Бирмингемом – тот был просто в ужасе, когда узнал о затее этого любящего приключения волшебника.

– Дорогой мой друг, – сказал Бирмингем (все волшебники просто обожают произносить фразу «дорогой мой друг» и другие старомодные обращения). – Ты уверен, что это тот самый мальчик? И что ты хочешь туда прийти?

Они сидели на кухне в доме Лютенции Кареглаз. Сама хозяйка, слушавшая их разговор, улыбалась. Это была уважаемая всеми пожилая фея, в которой удивительным образом сочетались мудрость и чувство юмора. У нее не было крыльев и волшебной палочки со звездочкой на конце, которые обычно бывают у фей в сказках, и ничуть она не была похожа на миниатюрных феечек, круживших по саду. Всю жизнь она проработала в домах людей помощницей по хозяйству и няней, а теперь, пока волшебники присматривали за кем-то, она присматривала за ними.

На ее кухне, как и во всем доме, было уютно. Лютенция сидела с ними за столом и делала самодельные светильники, приклеивая вырезанные из бумаги снежинки, дома и фигурки животных на стенки стеклянных банок. Некоторые из светильников уже были готовы и стояли на столе со свечки внутри – было очень красиво. В большой гостиной, совмещенной с кухней, тихо болтал телевизор, показывающий в этот момент какую-то старую комедию о приключениях детей и разговаривающих домашних животных. А над кухонным столом, прямо над ними, висело необычное украшение. Это были осенние листья, подвешенные на длинных веревках, и при малейшем дуновении ветерка они приходили в движение. Всё это создавало ощущение того, что сейчас произойдет что-то удивительное и волшебное, что случатся какие-то захватывающие приключения: впрочем, в доме фей и волшебников, наверное, всегда создается такое ощущение.

Карлош пододвинул поближе к себе чашку, помешал чай и, наконец, ответил на вопрос Бирмингема.

– Конечно, я хочу прийти в школу. Мне нужно посмотреть на мальчика вблизи, узнать его лучше. Я не могу так просто сидеть и думать – он это или не он.

– И что ты ему скажешь, могу я уточнить? «Здрасти, а я волшебник»? – ехидно спросил Бирмингем. – Он может оказаться вовсе не тем. И потом, насколько это серьёзный аргумент, но в школе, там… дети.

– Да, я в курсе. Спасибо за важное уточнение.

– Несколько детей.

– Да.

– Несколько десятков детей! Как ты будешь наблюдать за этим Колей на их глазах? Тебя увидят, нам влетит от начальства, и нас уволят из волшебников.

Если бы Бирмингем мог выражать свои эмоции при помощи интонации, то сейчас в его голосе слышались бы недоверие и лёгкое волнение. Но Бирмингем не мог выражать свои эмоции. Он мог превратить один предмет в другой, мог летать со своим зонтом, а еще он мог пить чай прямо в воздухе – именно так он сейчас и проводил время вместе со своим лучшим другом Карлошем Плюшем.

– Бирмингем, успокойся, – произнёс Карлош. – Я просто приду на школьный праздник и сяду в толпе родителей. И подойду к Коле, если по каким-то признакам я определю, что он подходит.

– Бирмингем, ты немного взволнован, дорогой, – Лютенция всегда обращалась ко всем «дорогой» и «дорогая».

– Я ничуть не взволнован.

– А стол парит в метре над полом, – мягко заметила Лютенция.

Бирмингем машинально посмотрел вниз и только теперь заметил, что стол и стулья вместе с волшебниками и пожилой феей висели в воздухе. Такое всегда происходило с предметами, когда Бирмингем Тадеуш Карнавальский был очень взволнован. Хотя Бирмингему это особенных хлопот не доставляло, он вообще обожал такие полетные чаепития: разливать чай по чашкам, любуясь пейзажем внизу – несомненное преимущество любого волшебника.

Всё же Бирмингем медленно выдохнул, и мебель осторожно опустилась на место. Он опять посмотрел на Карлоша. Бирмингем действительно не понимал, почему его друг так зациклился на этом мальчике. Он решил пошутить:

– Послушай, я бы мог еще понять, если бы это были драконы, тролли. Но дети…

– Бирмингем! Ты единственный волшебник, который боится детей, – сказал Карлош Плюш.

– Это не так.

Но это было так: хотя Бирмингем и шутил, но всё же он действительно не умел общаться с детьми и побаивался их, что было достаточно неудобным для него, ведь одна из главных задач любого волшебника – это присматривать за ними.

Лютенция Кареглаз, опасаясь, что стол опять взлетит, на всякий случай переставила на подоконник вазу с ромашками. Но она, конечно, не обиделась бы на Бирмингема, если бы ваза разбилась: Лютенция относилась к волшебникам так, как мамы, бабушки и старые няни относятся к детям, и знала о них всё, в том числе их слабости и недостатки.

– Ты уверен, что мальчик тот самый? – спросила Лютенция у Карлоша и подошла к плите, решив, что пирог пора вытаскивать из духовки.

– Я пока еще не знаю, – тут Карлош стал серьезнее. – Я заметил, что он не особенно уверен в себе.

– Почему же? – спросила Лютенция.

– Вчера, например, на литературе его одноклассница посмеялась над его сочинением и сказала, что у него никогда ничего не получится. Он в душе расстроился – я это видел, наблюдая за ним в окно школы.

– Какая ерунда, – удивился Бирмингем. – Если кто-то сказал, что у него ничего не получится, это же не значит, что у него ничего не получится.

– Бедный мальчик. Наверное, он очень мил, – произнесла Лютенция, хотя она никогда не знала Колю и не видела его. Лютенция и Бирмингем знали о мальчике по имени Николай Рождествин только то, что рассказывал им Карлош на протяжении последних нескольких недель.

– И всё же у меня есть такое ощущение, что это он, – произнёс Карлош. – Неужели я наконец нашёл его? Что думаешь, Бирмингем, дружище?

– Не знаю.

Бирмингем Тадеуш Карнавальский задумчиво посмотрел в сторону гостиной – он обвел взглядом диван, полки с книгами и дремавшего в кресле трёхцветного кота госпожи Кареглаз, который часто приоткрывал глаза и поглядывал на Бирмингема. Он действительно не знал, что ответить – его раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, он категорически не одобрял идею Карлоша показываться на глаза постороннему ребёнку, с другой – тоже надеялся, что его друг не ошибся в мальчике. И, наконец, Бирмингем хотел спросить кое о чём у Карлоша… Но задать этот вопрос он пока не решался. Мысль об этом его одновременно тревожила, но в то же время вызывала приятное волнение.