Мы минуем ряд окон, которые выходят на запад – на казармы, Столичную реку и вторую половину города. Чаша костей торчит среди зданий, и ее неуклюжие очертания хорошо знакомы мне. Я узнаю этот вид. Я стояла здесь с Кэлом. И лгала ему, зная, что нападение состоится той же ночью. Но я не знала, чем это обернется для нас обоих. Кэл шепнул тогда, как ему жаль, что нельзя по-другому. Я тоже сожалею.

Очевидно, по пути за нами следят камеры, хотя я их не ощущаю. Эванжелина молчит, пока мы спускаемся на главный ярус дворца. Ее охранники идут за ней – стайка черных птиц, окружающая стального лебедя. Откуда-то эхом доносится музыка. Она тяжело пульсирует, напоминая биение разбухшего сердца. Я никогда раньше не слышала такой музыки, даже на балу, даже когда Кэл учил меня танцевать. Она живет своей жизнью – темная, искаженная и странно манящая. При ее звуках плечи Эванжелины, идущей впереди, вдруг напрягаются.

Парадные залы, как ни странно, пусты, только несколько охранников стоят в коридорах. Это не Стражи – те, очевидно, сопровождают Мэйвена. Эванжелина не сворачивает направо, как я думала, к огромным сводчатым дверям, ведущим в тронный зал. Она движется вперед, возглавляя нашу процессию, и заходит в помещение, которое мне слишком хорошо знакомо.

Зал совета. Идеальный круг из мрамора и блестящего полированного дерева. Вдоль стен стоят кресла, на красивом паркете – герб Норты, Пламенеющий венец. Красный, черный, серебряный, с зубцами в виде языков огня. Я чуть не спотыкаюсь, увидев его. Мне приходится закрыть глаза. Не сомневаюсь, Кошка протащит меня через весь зал. Я охотно позволю ей это сделать – лишь бы не смотреть вокруг. Я помню – здесь умерла Уолш. Перед моими глазами проносится ее лицо. За ней охотились, как за кроликом. Тут стояли волки, которые схватили Уолш, – Эванжелина, Птолемус, Кэл. Они поймали беднягу в туннелях под Археоном – она находилась там, выполняя приказ Алой гвардии. Они нашли ее, притащили во дворец и доставили на допрос к королеве Эларе. Но до допроса дело не дошло. Потому что Уолш покончила с собой. В присутствии всех нас она проглотила отравленную таблетку, чтобы не выдать секреты Алой гвардии. Чтобы не выдать меня.

Когда музыка становится втрое громче, я открываю глаза.

Мы миновали зал совета, но то, что я вижу, – еще хуже.

В воздухе витает музыка, а еще – сладкий, тошно-творный запах спиртного, пропитывающий весь величественный тронный зал. Мы выходим на небольшое возвышение, с которого открывается шикарный вид на вечеринку в разгаре – и у нас есть несколько секунд до того, как все поймут, что мы здесь.

Мой взгляд перебегает туда-сюда – я в страхе ищу защиты, всматриваюсь в каждое лицо, в каждую тень. Где шанс? Где опасность? Шелк, драгоценные камни, красивые доспехи блещут под лучами десятков люстр, превращая гостей в живое созвездие, которое движется и переливается на мраморном полу. После месяца заточения это зрелище бьет по моим органам чувств, но я поглощаю его, как изголодавшийся человек – пищу. Столько цветов, столько голосов, столько знакомых мужчин и женщин. Пока что они меня не замечают. Они не смотрят на нас. Они сосредоточены друг на друге, на своих бокалах с вином и другими разноцветными напитками, на рваном ритме музыки, благоуханном дыме, который клубится в воздухе. Это, очевидно, праздник, причем безудержный, но я понятия не имею, в честь чего.

Разумеется, мои мысли начинают бешено нестись. Серебряные одержали очередную победу? Уничтожили Кэла и Алую гвардию? Или они до сих пор празднуют мою поимку?

Одного взгляда на Эванжелину достаточно. Не помню, чтобы когда-либо она так хмурилась, даже при виде меня. Ее кошачий оскал становится уродливым, злым, полным невообразимого гнева. Глаза Эванжелины темнеют, обводя зал. Они черны, как бездна, когда оглядывают своих подданных, находящихся в состоянии наивысшего блаженства.

Или, возможно, неведения.

По чьей-то команде целая толпа Красных слуг раздвигает заднюю стенку и безупречной вереницей движется по залу. Они несут подносы, уставленные хрустальными бокалами с напитками, похожими на жидкий рубиновый, золотой, алмазный свет. Прежде чем слуги успевают достигнуть противоположного конца зала, подносы пустеют, и их спешно уставляют вновь. Еще один проход – и подносы снова пусты. Понятия не имею, как некоторые Серебряные удерживаются на ногах. Они продолжают кутить, беседовать, танцевать, крепко сжимая в руках бокалы. Кое-кто курит затейливые трубки, выпуская в воздух кольца разноцветного дыма. Он не пахнет табаком, который ревниво запасали в Подпорах старики. Я с завистью вижу в их трубках искорки, крохотные точки света.

Хуже всего – зрелище слуг, Красных. От этого мне делается больно. Я отдала бы что угодно, чтобы занять их место. Быть обыкновенной служанкой, а не пленницей. «Дура, – говорю я себе. – Они, как и ты, в неволе. Как все твои сородичи. Они под пятой Серебряных, пускай кому-то и дышится чуть легче».

Из-за Мэйвена.

Эванжелина спускается с возвышения, и Арвены заставляют меня следовать за ней. Ступеньки подводят нас прямо к помосту, достаточно высокому, чтобы стала ясна его значимость. И, разумеется, на нем стоит десяток Стражей – в масках, вооруженных, нестерпимо жутких.

Я ожидала увидеть троны, которые хорошо помню. Пламя из алмазного стекла – трон короля, сапфиры и блещущее белое золото – трон королевы. Но Мэйвен сидит на таком же троне, с какого поднялся месяц назад, когда на глазах у всего мира меня бросили ему под ноги.

Ни драгоценностей, ни дорогого металла. Просто куски серого камня, стянутые плоскими железными полосами. Никаких гербов, все до брутальности просто. Трон кажется холодным и неудобным, не говоря уж о том, что он чертовски громоздок. Мэйвен кажется на нем карликом, гораздо младше и меньше, чем есть. А выглядеть сильным – значит быть сильным. Я усвоила этот урок от Элары, а Мэйвен почему-то нет. Он выглядит мальчишкой. Черная военная форма подчеркивает его смертельную бледность; единственные яркие пятна – это кроваво-красная подкладка плаща, серебряная гуща медалей и обжигающая синева глаз.

Король Мэйвен из Дома Калора встречает мой взгляд за секунду до того, как понимает, что я тут.

Мгновение, подвешенное на нити времени, кажется бесконечным. Между нами зияет бездна, полная шума и изящного хаоса, но с тем же успехом зал мог быть пуст.

Интересно, замечает ли он перемены во мне. Дурноту, боль, мучения, которым я подвергаюсь в своей молчаливой тюрьме. Должен заметить. Глаза Мэйвена скользят по моему лицу, от заострившихся скул до ошейника, рассматривают белое платье. На сей раз крови на нем нет. Жаль. Я хотела бы всем показать, кто я такая и кем была от рожденья. Красная. Раненая. Но живая. Как перед придворными, как перед Эванжелиной несколько минут назад, я выпрямляюсь и смотрю на короля с упреком, собрав остаток сил. Я рассматриваю Мэйвена, ища изъяны, заметные только мне. Синяки под глазами, подрагивающие руки. Спина напряжена настолько, что хребет вот-вот треснет.

«Ты убийца, Мэйвен Калор, трус, слабак».

И это помогает. Он отводит глаза и вскакивает, продолжая цепляться обеими руками за подлокотники трона. Его гнев напоминает удар молота.

– Объяснитесь, страж Арвен! – обрушивается он на моего ближайшего тюремщика.

Трио вздрагивает.

Эта вспышка прекращает музыку, танцы и кутеж в мгновение ока.

– С-сир… – запинается Трио и хватает меня за руку пальцами в перчатке.

Они источают тишину – достаточно, чтобы мое сердце замедлило ход. Трио пытается подыскать оправдание, которое не повредит ни ему, ни будущей королеве… но тщетно.

Моя цепь дрожит в руке у Кошки, но она по-прежнему крепко ее сжимает.

Только на Эванжелину ярость короля не оказывает никакого эффекта. Она этого ожидала.

Он не приказывал ей привести меня. Никто не приказывал.

Мэйвен не идиот. Он машет рукой Трио, одним движением пресекая его бормотание.

– Твой жалкий лепет – достаточный ответ, – говорит он. – Что скажешь в свое оправдание, Эванжелина?