Я с огромной радостью услышал, что зазвучали аккорды одного из самых любимых моих танго: Аргентинского, весьма популярного в годы моей юности. Забыв, что мы танцуем в финале, забыв, что на нас смотрят десятки глаз членов жюри и зрителей, мы слились с Маргаритой в едином порыве и ничего, кроме музыки, не слышали и, кроме друг друга, не видели.

Наконец музыка умолкла, и грянула бурная овация. Как жалко, что тогда не было видеокамер! Не думаю, что мы танцевали лучше, чем пара Эсамбаева, скорее всего, как бы ему в пику, первое место присудили нам. Тем не менее Махмуд Эсамбаев подошел к нам и искренне поздравил с победой. А когда пожимал мне руку, я поднял его руку, отдавая дань первенства мастеру…

Незабываемое время света, теплоты и праздника! Мне и в голову не могло прийти, что мой праздник закончился…

Начиная рассказ о дальнейших страшных событиях, я предупреждаю, что я НАМЕРЕННО не буду называть имена погибших на моих глазах воинов, как и имена тех, чью гибель сам негласно расследовал. Тому две причины: во-первых, боюсь случайно напутать — вы понимаете, записывать что-либо ТАМ, за Речкой, было нельзя, а память о страшных моментах может подвести, во-вторых, и это самое главное, чтобы не бередить старые раны матерей, отцов и родственников. Имена же своих друзей я не забуду до самой смерти, и в любой компании, поднимая третий тост, я выпиваю молча, не чокаясь, думая об ушедших друзьях и обо всех погибших в Афгане…

Узнав о гибели друзей, я попросил Михаила Петровича Еремина, моего тестя, представить меня крупному военачальнику. Не раскрывая истиной причины просьбы, сказал, что собираю материал для сценария. (Эта святая ложь, как я тогда думал, впоследствии оказалась правдой, и я действительно написал сценарий, а потом и книгу, где говорилось об Афгане.) Вскоре Михаил Петрович дал мне телефон и заметил, что уже созвонился со своим знакомым и тот обещал всяческое содействие. С Генералом мы встретились на следующий день. Чтобы не подставлять Михаила Петровича, я достаточно много уделил внимания историческим событиям, в которых пришлось участвовать и моему собеседнику. Постепенно подвел разговор к современности, а потом как бы в качестве совета спросил и об Афганистане. Нужно отдать должное Генералу: он не стал юлить, ссылаться на незнание. Генерал откровенно говорил о многих вещах, а если не мог, то так прямо и заявлял: об этом рассказывать не имею права. Наконец я спросил: может ли он помочь мне встретить и проводить в последний путь моих друзей? К тому времени я уже знал, что их вот-вот должны перевезти в Термез.

Я очень боялся, что он откажет, но неожиданно Генерал сказал:

— Это святое дело, мой мальчик!..

На следующий день, получив соответствующие документы, я оказался в Термезе. Генерал не только снабдил меня документами, но и лично позвонил своему приятелю, полковнику спецотдела, который и встречал меня у трапа самолета. Через несколько часов он отвел меня в морг военного госпиталя, где меня, благодаря только этому полковнику, пропустили к моим погибшим друзьям. Несмотря на мои слезные просьбы, мне не позволили в последний раз взглянуть на погибших: «не положено» и «нельзя» — единственные два ответа, которые я слышал. Все попытки узнать «почему?» наталкивались на стену враждебного молчания.

Сделав вид, что смирился, я пригласил этого Полковника на «рюмку чая», и после обильных возлияний мне все-таки удалось услышать правду.

— Нравишься ты мне, парень! Иди ко мне служить! — с трудом ворочая языком, говорил Полковник.

— Обязательно! — с задором отвечал я, потом, воспользовавшись небольшой паузой, спросил: — И все-таки, почему мне не дали попрощаться, хотя бы с одним из друзей?

— Не понимаешь, да? — удивленно спросил мой собеседник и пьяно икнул, потом наклонился ко мне и прошептал, — Да их просто нет в гробах!

— Как? — изумленный, воскликнул я. — А что же там?

— Тс-с! — Он прижал палец к губам. — Не могу… — Казалось, он даже чуть-чуть протрезвел.

— Не можешь — значит, не можешь! — согласился я. — Давай выпьем!

— Наливай! — кивнул Полковник.

Доведя его до «полной кондиции», я снова вернулся к «теме»:

— А мне кажется, Вадик, — так он попросил называть его, — что ты просто не знаешь, что в этих гробах. — Я от-кровенно попытался задеть его самолюбие, что сыграло.

— Я не знаю? — обидчиво воскликнул он и поманил к себе пальцем, потом приблизился к моему уху и прошептал: — Я думал, ты догадался… контрабанда там… Только — никому! — Он снова приставил палец к губам.

— Даю слово!

Слово свое я сдержал: никому не рассказал о случайном признании Полковника до тех пор, пока об этом не заговорили другие.

Истина так шокировала меня, что я долгое время ходил словно в воду опущенный. Кто смел так подло предать защитников Родины, жертвовавших здоровьем, жизнью! От бессилия хотелось выть. Я находился на грани нервного срыва. Постепенно пришло осознание того, что своим друзьям я уже ничем не смогу помочь. Но я должен что-то сделать. Но что? Неожиданно пришло решение: я должен что-нибудь сделать в память о них. Конечно, очень хотелось снять фильм, но… где взять столько денег? Что ж, коль нет возможности снять фильм, то напишу в их честь книгу!

Стал собирать материал. И чем больше узнавал, чем больше встречался с первыми увечными солдатами из Афганистана, тем острее понимал, как мне не хватает знаний об Афганистане. Во что бы то ни стало мне требовалось все увидеть собственными глазами, естественно, не в качестве военного, а в качестве журналиста. К кому только не обращался, с кем только не встречался, однако моя настырность дала плоды. Вскоре по рекомендации знакомых Михаила Петровича и знакомых моих знакомых, а также и моих откровенных намеков на личное знакомство с самим Андроповым мне удалось заинтересовать одного сотрудника КГБ, который после более чем часового разговора решил пойти мне навстречу, но при одном условии: в Афганистан я поеду под другой фамилией.

Несколько дней ушло на оформление документов, и вскоре этот сотрудник вызвал меня к себе, вручил документы вместе с предписанием оказывать всяческое содействие «независимому журналисту Ивану Петровичу Сидорову». Срок командировки: шесть месяцев. А еще через пару дней я уже летел в Афганистан на самолете военно-транспортной авиации. Сначала Кабул, потом Урузган, а затем на бронетранспортере меня привезли в часть, расположенную в нескольких десятках километров от Урузгана. Внимательно изучив мои документы, замполит части, усталый седоватый полковник, поморщился и попытался отговорить меня, обещая все интересующие меня сведения переслать в Москву, но я — ни в какую: хочу все увидеть собственными глазами.

— Что ж, воля ваша, товарищ журналист! Только вам лучше переодеться в камуфляж, — вздохнул он и пояснил: — Чтобы не выделяться среди военных. — После чего принялся долго и нудно рассказывать о том, как мне следует себя вести в различных ситуациях.

Думая, что это просто «правила техники безопасности», я заставлял себя слушать внимательно, но когда собрался кое-что записать, замполит категорически заявил:

— Никаких записей и никаких съемок, товарищ журналист! Старайтесь все запоминать и держать все «свои записи» в голове!

— Почему, товарищ полковник? — удивился я.

— А если вас убьют или, еще ХУЖЕ, в плен попадете? — неожиданно услышал я.

Эти страшные слова, сказанные простым будничным тоном, значили гораздо больше, чем если бы он поведал мне об ужасах войны. Именно тогда я и понял, что здесь не улица Горького, а место, где действительно идет война, а он знакомит меня не с правилами техники безопасности, а учит, как выжить на этой войне.

Мое открытие подтвердилось буквально через несколько дней. Взамен раненного шальной пулей хирурга в часть прислали из московского военного госпиталя майора медицинской службы. Это был добродушный улыбчивый мужчина лет сорока. Этакий веселый добрячок, никогда не нюхавший пороха и так и не успевший осознать, куда он попал. В первую же ночь майор отправился один справить нужду. А туалет находился в самом углу периметра колючего забора части…