— Как ты терпишь эти унижения? Почему не уйдешь от нее?
Он вздохнул и сказал:
— Эх, Виталик, у меня нет выхода!
— Почему?
— Мы работаем вместе: нас устроил ее отец. Разводом с ней я могу поставлю жирный крест на своей карьере!
— Господи, неужели ты женился на ней из-за карьеры?
— Конечно, нет! — воскликнул он. — Знаешь, как мы любили друг друга? Она же была совсем другая… — Видно было, что парень до сих пор продолжает любить ее. — Она и сейчас… — Он обреченно взмахнул рукой и в сердцах добавил: — Если бы не мать…
После этого разговора я всерьез задумался о том, куда я попал. А если и моя Наташа, не выдержав натиска мамаши, тоже постепенно превратится в такую же мегеру, как старшая сестра? Когда возобновились занятия, по университету поползли слухи, что меня «купили московской пропиской и обещанием могучего тестя устроить на теплое местечко».
Эти ли слухи, мои ли наблюдения домашней жизни семьи Наташи, или интуиция, а может, и все вместе сыграло роль. Но я хотя и переживал за Наташу, так и не решился явиться на свадебную церемонию. Однако мучился я напрасно: свадьба состоялась с «запасным» женихом. Позднее я узнал подробности.
На церемонию бракосочетания в загс были приглашены только близкие родственники: застолье было намечено на восемнадцать часов вечера в ресторане гостиницы «Метрополь». Я должен был приехать за Наташей за час до нашего бракосочетания. Увидев, что меня нет, Наташина мать начала на нее давить. Наташа сопротивлялась целых полчаса, после чего сдалась. Тут же послали за приятелем, которого едва ли не с малых лет пророчили ей в женихи, и свадьба состоялась точно в срок. Потом они сразу уехали в свадебное путешествие за границу.
Многие приглашенные, конечно же, знали обо мне, но никто не подал и виду. Я был огорчен по-настоящему: я действительно любил Наташу и очень хотел быть вместе с ней. Не знаю, на что я рассчитывал, не явившись в загс, может, на то, что Наташа поймет мое состояние, найдет какие-то слова любви, да хотя бы просто попытается встретиться со мной, чтобы выяснить, что случилось. Но…
Сейчас, когда минуло столько лет и я стал более рассудительным, уверенным в себе и спокойным, у меня нет на нее обиды. И я искренне желаю ей огромного человеческого счастья. Очень надеюсь, что она его нашла…
Я всячески избегал зависимости от Лениных родителей и наотрез отказался переехать к ним в квартиру. Мы поселились вдвоем в моей комнате, в общежитии. А через несколько дней после свадьбы я уехал на целый месяц на тренировочные сборы на спортивную базу МГУ в Пицунде. Вернулся, и мы побыли с Леночкой дней пять: по комсомольской линии она уехала на месяц в Польшу. Приехала из Польши, снова мы два дня побыли вместе, и я уехал на отборочные соревнования перед Универсиадой на три недели. Получилось так, что я вернулся дня на два раньше, чем планировал. Захотелось сделать сюрприз, и я не сообщил о приезде. Тихонечко вхожу в комнату и…
Как в избитом анекдоте: «Неожиданно из командировки возвращается муж…»
Никогда не думал, что в подобном положении окажусь и я. Моя дорогая женушка, изрядно накачанная вином, что было заметно и по ее глазам и по довольно неустойчивому положению, целовалась с каким-то красавцем. Увидев меня, Лена вскочила и как ни в чем не бывало радостно бросилась ко мне на шею.
— Бородушка мой вернулся! — пьяно воскликнула она.
«Бородушка» — так называла меня только Лена, и мне это нравилось, но сейчас было не до нежностей. Я молча отстранил ее, подхватил незнакомца за грудки и пинком под зад вышвырнул из комнаты.
— Милый, ты все не так понял! Это совсем не то, что ты подумал! — запричитала жена, мгновенно протрезвев.
— Уйди! — с трудом сдерживая злость, потребовал я.
Наверное, что-то в моем взгляде и тоне напугало Лену: ни слова не говоря, она тут же выпорхнула из комнаты. Вечером дежурный несколько раз звал меня к телефону: то Лена звонила, то ее родители, но я так и не подошел. Утром я ушел на занятия, а когда вернулся, Лена сидела в комнате и несколько раз пыталась заговорить со мной, но я был настолько ошеломлен ее предательством, что внутри меня все клокотало. Мне хотелось ее ударить, избить, оскорбить, но я сдержался и просто игнорировал ее присутствие. Благо в комнате стояли два кровати, и я, естественно, занимал ту, на которой не было Лены.
Так прошло несколько дней: ночи раздельно, а утром каждый отправлялся по своим делам. Но это не могло долго продолжаться, а я не знал, как поступить: боль никак не отпускала меня, и я продолжал держать «оборону».
Однажды, вернувшись вечером в комнату, я обнаружил на столе многостраничное послание, все листы которого были закапаны кровью. В нем Лена клялась и божилась, что у нее с тем парнем ничего не было и не могло быть, что они с ним давно дружат и встретились только потому, что его несколько лет не было в стране. Она прекрасно понимает, что совершила огромную глупость, не рассчитав и выпив больше обычного. На самом деле она любит меня и не представляет без меня своей жизни. В доказательство своей честности клянется кровью, которой и капает на страницы вместо подписи…
У меня сохранилось это письмо, и почему-то мне захотелось процитировать из него:
«Я чувствую себя последней свиньей, я не знаю, куда деваться, когда ты в комнате. Но зачем об этом говорить, зачем? Мой Бог! Ты ведь это знаешь не хуже, чем я. Ты знаешь, как я мучаюсь, как мне стыдно, нехорошо, неспокойно, больно, страшно, почти физически больно. Ты не можешь меня простить, потому что не хочешь. Если бы ты хотел меня, если бы тебе был дорог мир в нашей семье — ты бы простил. Избил, но простил! Заплакал бы вместе со мной и — простил бы!
Я знаю, я безобразно, мерзко поступила. Боже мой, Боже! Но ты не хочешь. Даже если ты подаришь мне это несказанное, это волшебное, это хрустальное счастье — позволишь мне лечь рядом — то только потому, что пожалеешь меня. Так холодно спать одной! Даже если спрятаться под одеялом, с головой — все равно!..
Милый, хороший, мохнатый, в тебе есть столько всего того, что мне так нравится, а у меня только глаза… Но кому это нужно? Нет, многим нужно, но не тебе, а значит, никому! Я первый раз целиком виновата сама, только я. Меня давит, мне тяжело от собственного мерзкого поступка. Но тебе-то что? Ты утешишься, оставив меня с моей ношей.
Мне сегодня приснился ребенок: мой, наш ребенок, который с моими глазами и с твоими волосами, прелестный и капризный, как Дориан Грей. И я была счастлива почти всю ночь! Чтобы проснуться и увидеть твое мрачное, раздраженное лицо, любимое даже в этом случае…
Надеяться на твое милосердие — ведь это пустая трата времени, не так ли? Знаю, а пишу. Жду, надеюсь, люблю. Прости, родной, Бородушка! Я погибну, погибну от всего этого! Ты мне нужен… Скорее бы стать старой, безобразной, потерять обаяние. Не нужно мне все это без тебя. Не надо заставлять меня страдать слишком сильно. Прости, милый, родной, единственный. Как мне хочется плеснуть на бумагу кровь любви на бумагу, чтобы она ожила, как статуя Пигмалиона… И я разрезала палец и капаю на это послание, как клятву, как доказательство моей любви. Пусть будет! Прости мелодраматичность этого жеста, но я не знаю, что делать. Когда тебя нет, я мечусь по комнате, как в клетке…
Люблю. Прости. Люблю. Е.
P. S.
Держу пари, у тебя еще не было писем с кровью…»
Мне очень хотелось поверить Лене, но как только в моей памяти возникала картинка их лобызанья, начинали скрежетать зубы и пальцы сжимались в кулак…
Через месяц мы разошлись. На прощанье, выйдя из дверей загса, Лена с печалью произнесла:
— Дурак же ты, Бородушка! Никто тебя не будет любить так, как я! Уж поверь мне!
Не знаю, скажи она нечто другое, ну, там счастья пожелай, и у меня о ней остались бы самые теплые воспоминания, а так… только горечь. По крайней мере, в тот момент. А сейчас…
Прошло несколько лет, боль моя несколько притупилась, я позвонил Лене и поздравил с каким-то праздником. Просто поздравил… И получаю от нее второе и последнее письмо:
