В отделении меня допрашивал молодой капитан. Когда допрос близился к концу, в комнату заглянул внушительного вида сержант, который надевал мне наручники на перроне, и что-то прошептал на ухо капитану. Приказав сержанту посидеть со мной, тот быстро вышел.

После допроса я ощущал какое-то внутреннее опустошение. Капитан, задавая вопросы, явно не верил ни одному моему слову: судя по тому, что он спрашивал, я догадался, что приятели насильника сочинили свою версию происшедшего. Когда капитан вышел, я находился в полной прострации и смотрел в никуда. И вдруг, почувствовав пристальный взгляд сержанта, я взглянул на него. В его глазах промелькнуло какое-то участие или сочувствие, которых не было в момент задержания. Почему его отношение изменилось?

Капитан отсутствовал целую вечность. Наконец он вернулся и отпустил сержанта. С тревогой я взглянул в глаза капитана, ища в них ответ, свою судьбу. Трудно было не заметить мое состояние, и он спросил с участием:

— Волнуешься?

Я молча кивнул, продолжая выжидающе смотреть на него.

— А тот парень умер… — выдохнул он.

У меня все похолодело внутри: Господи, да разве я хотел! Я обреченно покачал головой, не зная, что сказать.

— Ты сломал ему переносицу, и он захлебнулся кровью, — пояснил капитан.

— Что же со мной будет? — воскликнул я. — Вы же не поверили мне! Найдите девушку, прошу вас, товарищ капитан!

— Успокойся, Доценко, девушка сама пришла… — Капитан улыбнулся.

— Пришла? — жалобно переспросил я.

— Пришла и подтвердила все твои слова!

— И что теперь будет? — машинально спросил я, еще не понимая, что спасен.

— Насильника похоронят, а его дружкам уже предъявлено обвинение в попытке изнасилования несовершеннолетней! Ей еще не исполнилось восемнадцати, — спокойно изложил капитан и добавил: — Сейчас наперегонки валят все на покойного и друг на друга.

— А что со мной? — растерянно спросил я.

— А ты… распишись на каждом листе своих показаний, а на последнем допиши: «записано с моих слов правильно» и распишись. Из подозреваемого ты превратился в свидетеля: когда понадобишься — вызовем! — Капитан пододвинул ко мне листы, и я все сделал, как он велел.

— И что, я могу быть свободен?

— Конечно!

— Спасибо вам, товарищ капитан! — обрадовано воскликнул я.

— Это ты Марину должен благодарить!

— Какую Марину? — не понял я.

— Девушку, за которую ты вступился: она ждет тебя в вестибюле. Кстати, ответь на один вопрос, Виктор, как ты решился пойти на троих?

— Честно?

— Конечно!

— По глупости!

— Значит, в другой раз глаза и уши закроешь? — В голосе капитана послышалось разочарование.

— А вы что, считаете, что я сегодня поумнел? — Я рассмеялся и поморщился от боли в заплывшем от удара глазе.

— Побольше бы таких людей, как ты! — серьезно проговорил капитан и крепко пожал мне руку.

Марина действительно ждала у входа. Увидев меня, она подскочила и чмокнула в щеку:

— Спасибо вам, Виктор! Если бы не вы… — У нее навернулись слезы.

— Да чего там… — И у меня в горле встал комок.

— Вы из Москвы?

— Да…

— Пойдемте к нам домой.

— Зачем?

— Надо же привести вас в порядок! — кивнула она на мой плащ…

Ее отец оказался майором-танкистом, а мать врачом-ветеринаром. Увидев меня с подбитым глазом и в окровавленном плаще, мать всплеснула руками, а отец недовольно нахмурился. Но, услышав рассказ дочери, мать стала охать и ахать, а отец крепко, по-мужски обнял меня, а потом, скрывая волнение, сказал:

— Мать, накрывай на стол: будем потчевать дорогого гостя!

— Погоди, Костик, парня нужно подлечить немного.

— А я пока плащ застираю, — подхватила Марина…

Эту ночь я провел у них, а наутро, подлеченный и в чистом плаще, поехал к себе в общежитие…

Пару раз меня вызывали для дачи показаний, для очной ставки с приятелями насильника, которые в конце концов получили по четыре года…

С Мариной мы виделись еще пару раз, но эти встречи не имели продолжения. Очень надеюсь, что у нее в жизни все хорошо и она имеет любящего мужа и прекрасных детей…

* * * После второго курса у меня не было летом никаких соревнований, и я отправился навестить родителей.

С каким волнением я ехал в Омск, где прошли детство и часть юности! Получилось так, что многие друзья мои разъехались: кто в отпуск, кто на заработки, а кто последовал моему примеру и уехал учиться в Ленинград, Москву, Новосибирск. На месте были Никита Фридьев и Геннадий Царенко, с которыми мы несколько вечеров «отрывались» по полной программе.

Бывший мой тренер — Владимир Семенович Доброквашин — был рад видеть меня и неожиданно предложил «не бить баклуши, а попробовать сочетать приятное с полезным». Он предложил мне поехать физруком — руководителем по физкультуре — в пионерлагерь Чернолучья. Аргументы звучали весомо: во-первых, бесплатное питание, во-вторых, хоть и не ахти какая, но зарплата, в-третьих, активный отдых.

Я откликнулся с удовольствием и обрадовался еще больше, когда узнал, что в тот же лагерь нужны еще двое: преподаватель кружка «умелые руки» и массовик-затейник, играющий на баяне или аккордеоне, чтобы аккомпанировать на утренней зарядке и вести танцевальные вечера. Я подумал о своих приятелях и помчался к ним. Их тоже уговаривать не пришлось: Гена охотно взялся за «умелые руки», а Никите сам Бог велел стать «массовиком-затейником, играющим на аккордеоне».

Вышло так, что среди сотрудников пионерлагеря в количестве более пятидесяти человек — каждому из двенадцати отрядов были положены вожатый и воспитатель из студентов педагогического института — лишь четверо принадлежали к мужскому полу: нас трое и начальник пионерлагеря, остальные — особы прекрасного пола.

Так что по приезде дамы всерьез принялись за нас. Оставив в покое начальника пионерлагеря, они буквально по часам распланировали наш «ночной труд». Каждый из нас должен был строго следовать расписанию, «обрабатывая» то одну студентку, то другую.

Мы просто измучились на этой «работе»: уставали так, что днем в буквальном смысле валились с ног. Мы взбунтовались: взяли и на пару дней объявили им бойкот! Это дало положительные результаты, и мы зажили как султаны: исходя из собственных желаний, а не из их расписания. На какие только уловки не шли девчонки, чтобы произвести на нас впечатление и завладеть хотя бы ненадолго нашим вниманием.

Среди девчонок, запавших на меня, одна оказалась очень строптивой. Еще одна Лариса. У нее были длинные красивые ноги, стройная фигура, прекрасные волосы, уложенные так замысловато, что за эту прическу ее прозвали Шахиней. Строптивая Шахиня в первое наше ночное свидание твердо заявила, что у меня с ней ничего «не получится, пока она сама не захочет мне отдаться». Я рассмеялся ей в лицо и удалился к ее подруге.

Так продолжалось несколько дней, пока Шахиня, подзуживаемая другими девчонками, наконец не выдержала. Оказалось, что она, в отличие от остальных, до сих пор девственна, и все девчонки не только следили за нашим противоборством, но и однозначно были на моей стороне, всячески помогая «укротить строптивую».

Шахиня сдалась сама: однажды она среди ночи ворвалась в комнату воспитательницы, с которой я в ту ночь забавлялся. Шахиня едва не силком вытолкала ее из комнаты, потом сбросила с себя модный халатик, под которым оказалась совершенно обнаженной.

— Виталик, вот сейчас я действительно готова и хочу, чтобы ты сделал меня женщиной! — заявила она.

— Как? — удивился я. — Ты в самом деле еще девушка? — Я был уверен, что это просто отговорки с ее стороны.

— А ты что, против? — усмехнулась Лариса.

— Нет, что ты, я — за! — улыбнулся я, еще не веря ей и думая, что это обычное кокетство: слишком уж вызывающе она себя вела.

Но Шахиня не обманула: я действительно оказался у нее первым мужчиной. С той ночи она никого не подпускала ко мне, и я, если честно, был этому очень рад: мне понравилась эта девушка. Наш роман продолжался несколько лет: то Лариса приезжала ко мне в Москву, то я навещал ее в Омске, а в интервалах мы часто писали друг другу письма. Вполне возможно, что, если бы не расстояние, разделявшее нас, мы поженились бы, но…