Я ухмыляюсь:

— И не подумаю, потому что ты скоро накормишь меня пиццей. Здесь так тихо, что, возможно, будет трудно не сделать этого.

Очень мило и чертовски тихо. К тому же у Скарлетт есть еда.

— Теперь ты знаешь, почему я люблю сидеть дома вместо того, чтобы куда-то идти. Я могу делать все, что захочу — петь так громко, как захочу, не мыть посуду, ходить голышом.

Я с интересом поднимаю глаза.

— Ты так делаешь?

— Делаю все, что я захочу? Да, черт возьми.

— Нет, нет, расскажи мне побольше об этой наготе. Ты что, ходишь по дому, убираешься и делаешь прочие вещи голышом? Нарисуй мне картинку, и не жалей никаких деталей.

Симпатичный румянец ползет вверх по ее шее.

— Я имею в виду, да, иногда. Разве не все так делают?

Э-э, нет. Не все ходят голыми.

Но когда я вижу ее вот так, в естественной обстановке, удаленной от крыльца дома на Джок-Роу, и зная, что она, вероятно, не носит бюстгальтер, хотя не вижу ее сосков, мое воображение захватывает меня быстрее, чем я могу выставить мяч на поле. Тащит меня за яйца и ведет по тропинке, по которой я, вероятно, не должен был спускаться, весело подгоняя мой член всю дорогу.

Позади нас на кухне звенит таймер.

Я смотрю, как Скарлетт поднимается с дивана и идет на кухню. Слышно, как открываются и закрываются несколько ящиков. Духовка со скрипом открывается, одна пицца выскальзывает за другой. Я оглядываюсь через плечо, наблюдая, как она точными движениями разрезает их на ломтики и перекладывает на две тарелки.

— Тебе там нужна помощь?

— Нет, я справлюсь. Ты просто сиди и расслабляйся.

Эта девушка настоящая? Я здесь меньше часа, а она уже испортила меня до чертиков.

Скарлетт возвращается через несколько минут, неся две тарелки с пиццей. Протягивает одну мне. Богиня, несущая дары.

— Мы можем еще раз поговорить об этой голой штуке?

— Я не понимаю, почему ты так ею восхищаешься.

Я стреляю в неё взглядом, который как бы говорит: «Ты серьезно?»

— Извини, но я просто не могу оставить эту тему. И кстати, у меня есть сосед по комнате, так что… нет, я не хожу голышом.

Скарлетт все еще стоит передо мной, держа свою тарелку. Наклоняется ко мне, тянется, чтобы вручить мне пиццу, пока не опустится вырез ее рубашки, и бормочет: — Но ты же ходишь голый в раздевалке, верно?

— О да, конечно.

— Мммм, — Скарлетт вытягивает звук, как будто только что положила в рот что-то вкусное, и это похоже на рай. — Все эти атлетические, обнаженные, подтянутые тела, принимающие душ в одном месте.

Вау. Ну-ка притормози.

Я поднимаю голову.

— Тебя заводят спортивные, подтянутые тела?

На случай, если она, блядь, не заметила, что прямо на ее чертовом диване в гостиной сидит совершенно подходящий образец мужского пола, которого она едва удостоила взглядом все то время, что мы были здесь.

Если Скарлетт будет продолжать вести себя так, будто я сопротивляюсь, то, честно говоря, я буду оскорблен.

— Я имею в виду, то, что я не нахожусь на Джок-Роу с единственной целью найти очередной перепих, как некоторые девушки, не означает, что мой мозг не активируется при виде физических… атрибутов твоих друзей. Поверь мне, это так, — она смеется. — Ради бога, я же человек. — Она хватает кусок пиццы. Откусывает его кончик и медленно, задумчиво жует. — И вообще, ты сам об этом заговорил.

Во мне поднимается что-то, что я позже опознаю как ревность, и заставляет меня выпалить:

— Я ничего не говорил о мокрых парнях в раздевалке.

— Мокрые парни. — Ее брови взлетают вверх. Покачиваются.

Я раздраженно прищуриваюсь.

— Может, ты прекратишь это дерьмо?

Боже. Скарлетт в некотором роде извращенка.

Она наклоняет свой торс вперед, ко мне, и я наконец получаю вид её груди, который искал: ложбинку с тенью ее сосков.

Пока я разглядываю ее рубашку, Скарлетт заговорщически понижает голос почти до шепота; очевидно, что я ловлю каждое ее слово.

— Хочешь услышать забавный маленький факт о женщинах?

— Да, черт возьми.

— Мы более извращенные, чем парни.

Чушь собачья.

— Как это возможно?

Она откидывается назад, расслабляясь на подушке с удовлетворенным вздохом, словно королева своих владений.

— Мы просто такие, какие есть. — Ее глаза скользят вверх и вниз по моему торсу, мелькая над выпуклостью моей промежности. — Поверь мне.

Я раздвинул ноги чуть шире.

— Я на это не куплюсь.

— Только потому, что мы не бегаем вокруг, делая намеки и хватая наше барахло, не означает, что некоторые из нас не являются скрытыми извращенками.

Мои глаза скользят по ее барахлу.

Я пристально изучаю ее.

— То есть ты хочешь сказать, что ты извращенка.

— Вроде того. — Утвердительный кивок. — На восемьдесят процентов.

— Что за куча лошадиного дерьма.

Пожимание плечами.

— Ты не обязан мне верить. — Она изящно откусывает корочку, и ямочка на ее щеке сжимается с каждым укусом. — Ты даже не представляешь, что творится у меня в голове.

— О, да? — Мой голос только что надломился, мать твою? Боже. — Например, что?

— Пфф, так я тебе и сказала.

— Потому что это чушь собачья.

— Мне нечего доказывать. — Она небрежно откусывает еще кусочек пиццы, подняв брови и улыбаясь, пока жует. — Хотя…

Она сглатывает, не торопясь, делает глоток воды и ставит бутылку на кофейный столик.

— Хотя? — Черт побери, я хочу, чтобы она закончила свою фразу и избавила меня от страданий.

— Ну. — Ее розовый язычок высовывается, слизывая крошку с уголка рта. — Ни на секунду не думай, что, пока ты произносишь такие слова, как «твердый», «попробовать на вкус» или «влажный», мой разум не улетел прямо в канаву, и я не хочу хихикать, как подросток. — Она снова облизывает губы, и я клянусь, что это просто издевательство надо мной. — И знаешь, это даже не извращенные слова. Это обычные прилагательные.

— Никогда бы не подумал.

— Нет, ты бы этого не подумал. У меня потрясающее покерное лицо. Как-нибудь сыграем в карты.

Черт возьми, у нее хорошее покерное лицо; я не смог бы сказать, о чем она сейчас думает, даже если бы от этого зависела моя жизнь.

— Скарлетт?

— Хм? — Жует, жует. Сглатывает.

— Сколько ты готова заплатить экстрасенсу, угрожающему рассказать мне все, о чем ты сейчас думаешь?

Она делает вид, что обдумывает услышанное, ставит тарелку на кофейный столик и вытирает руки салфеткой. Откидывается на спинку дивана и сцепляет пальцы.

— Хм, это очень хороший вопрос. Не знаю… двадцать баксов?

У меня отвисает челюсть.

— Двадцать баксов? И это все?

— Это все, что у меня есть в бумажнике. — Изящное плечо поднимается и опускается, когда она одаривает меня ленивой улыбкой. — Сколько бы ты заплатил?

— Это сложный вопрос.

— Это ты его задал. Просто скажи мне, о чем ты сейчас думаешь, и я оставлю тебя в покое. — Ее вызов прозвучал с дерзкой ухмылкой.

— Ладно. — Я делаю паузу, и мы жуем, уставившись друг на друга. — Я был одержим желанием увидеть твои соски с тех пор, как понял, что на тебе нет бюстгальтера.

Скарлетт давится корочкой пиццы, которая в данный момент находится у нее во рту, сгибается в талии и кашляет так сильно, что мне приходится осторожно постучать по ее спине.

— Это не то… — кхе-кхе, — что… — кхе-кхе, — я думала… — кхе-кхе, — ты собираешься сказать. — Кхе-кхе. — О боже, я умираю.

Она нащупывает воду, которую кладу ей на ладонь.

Покраснев, она садится и смотрит на меня.

— Ты не можешь говорить такое дерьмо, когда у меня во рту еда.

Я представляю себе другие вещи в ее рту, но не желая пересекать какие-либо линии, заставляю свои губы закрыться.

— А тебе слабо показать мне четвертый снимок в своем телефоне?

Скарлетт берет свой сотовый с кофейного столика, разблокирует его большим пальцем и прокручивает в галерее. Отсчитывает четыре картинки, останавливается.

Я ухмыляюсь.